был в бархатной куртке с отложным воротником, в широких бархатных шароварах приискательской кройки — со множеством складок, с напуском. Ловкий стан опоясывал ярко-красный кушак, концы которого спускались по бокам и полыхали огненными языками. Сапоги полуболотного фасона из дорогого хрома, затянутые ремешками поверх стройных икр, отсвечивали блестящими бликами. Коренной золотоискатель, высокий, но не громоздкий, широкий в плечах, тонкий в бедрах, с вылитыми из бронзы головой и шеей. На чистый низкий лоб упала черная прядь, мешая глядеть. Морщась от боли, он расчесал гребешком густые, как мех, волосы, растянулся на койке, положил ноги на щиток и закурил папиросу.

— Слышал, что шахтная крыса делает? Обыскал двоих, отобрал золотишко.

— А ты лаз в «алтарь» хорошо заложил?

— Если руками будет щупать, — конечно, найдет, а так — ни один черт не догадается.

— Ну, ладно. — Мигалов выдвинул корзинку из-под койки, достал флакон и надушил одеколоном платок. — Надо идти. Пора.

Жорж уставился на приятеля.

— Что за чертовщину вы придумали. Свадьба, что ли? Приглашает и меня, говоришь, Лидка. С какой стати?

— Идем и больше ничего. Не пожалеешь, одно могу тебе сказать.

Приятели вышли из казармы, перешли уличку, миновали контору и задами выбрались на сухую тропу по полусопке. В наступивших осенних сумерках беспорядочно разбросанные домики прииска, крепежный лес, отвалы насыпи расплывались грязными пятнами, только ниточки откатных путей и лужи блестели отсветами зари. На низкое небо из-за пологих сопок наползали дымчатые тучи.

Друзья медленно двигались но тропе, и их разговор плелся возле последних событий на приисках. Жорж остановился, оглядел мертвые хребты, из которых выщипали не только деревья, но и последние пни, выпятил высокую грудь и втянул в себя пахучий осенний воздух.

— Эх, Коля, не хочется уходить. Будь они прокляты, эти лимитетчики.

— Не уходи, кто тебе мешает остаться старательствовать?

— Нет, этот номер не пройдет. Отдадут выработанные шахтенки, самые плевые, как дуракам игрушку.

— Неизвестно. Может быть, лучшие отдадут. Я не верю в их драги и машинизацию. Слыхал — бараки начинают пилить на дрова. Слыхал — копры снимают?

— Драги, что ли, будут ставить на месте каждого барака?

— Чудак человек! Ведь рабочих будет мало при машинизации, зачем же баракам гнить и разваливаться, когда дрова денег стоят. Лес далеко, а тут под боком, да к тому же сухой.

— Одним словом, Коля, тебе, я вижу, все равно. Ну, и мне наплевать.

Перед крылечком домика с чистенькими стеклами в окнах, через которые четко печатались узорчатые занавески, Мигалов остановился, снял картуз и пригладил белобрысые волосы. Странная робость охватывала его всякий раз, когда он входил в квартирку, в которой жила Лида.

Лидия, улыбаясь смешной растерянности Николая, с какой он осматривал галоши, не решаясь поставить их на чистый пол, приглашала:

— Проходите, пожалуйста. Коля, да проводи же товарища, что ты застрял в дверях! Самовар поставить или, может быть, выпьете сначала? Как у тебя настроение?

— Конечно, выпьем сначала, — согласился Мигалов и почувствовал облегчение. Свободнее задвигался и потер руки. — И самовар, конечно, само собой разумеется. Это — Жорж Соломатин из четвертой шахты, — представил он приятеля.

Лидия ушла хлопотать по хозяйству. Приятели сидели молча. Из кухоньки доносилось звяканье тарелок, ножей, громыхнула самоварная труба. Когда Лидия внесла стопку тарелок, Мигалов не удержался:

— На одной бы поели. Их мыть после нас надо, убирать. Из шахты поднялись, не из гостиницы приехали.

— Ты в чужие дела не вмешивайся, — улыбнулась Лидия. — Сиди, жди, что хозяйка прикажет.

Она ловко повернулась и снова исчезла. Мигалов воспользовался ее отсутствием и толкнул Жоржа ногой. На коврике из белых и коричневых телячьих шкурок лежал ошметок грязи. Жорж спокойно дотянулся до него рукой, попутно снял с сапога такой же ошметок и положил в цветочный горшок.

— Ты думаешь они сердятся на нашего брата за это? Ничего подобного.

Наконец стол был готов. Лидия, взволнованная хлопотами, присела на стул и налила первые рюмки. Чокнулась с Жоржем, как с гостем, и, видя грустное лицо Мигалова, пошутила с ним, как с близким:

— Ты будешь ждать приглашения? Не дождешься, будь уверен.

Шахтеры после двух общих рюмок, выпитых с чинными приветствиями, принялись опрокидывать одну за другой. Жорж через тарелки потянулся к бутылке горькой:

— Ну-ка, Коля, подвинь, я из нее выбью дурь.

Пробка вылетела от удара бутылки о ладонь.

Лидия с удивлением заметила, что Николай пьет без закуски. Обратила внимание на странное беспокойство в его глазах, — он то и дело вынимал часы. Попыталась узнать, куда он спешит.

— Гость еще один сейчас должен придти…

— Оставь дурачиться. Что за гость, скажи, пожалуйста?

— Самый настоящий гость.

— Я его знаю?

— Конечно, знаешь. Кого ты здесь не знаешь!

— Странно, Коля, ты приглашаешь гостей и не считаешь нужным предупредить. Ты ставишь меня в неловкое положение.

Лидия задумчиво остановила взгляд расширенных глаз на конопатом лице Мигалова. Как могло случиться, что она выбрала этого человека с некрасивым лицом и белесым ершиком. А ведь совсем недавно даже мысли не возникало о веснушках или белых бровях… С грустью она вызвала и освежила в памяти того Мигалова, рассказы которого можно было слушать неотрывно часами, ни о чем другом не думая. Как он умел говорить о своей родине! Мечталось — поедет в теплую чудесную Украину, увидит черное южное небо, полное крупных звезд, услышит песни… Особенно волнующими представлялись сады, белые, как снег, но теплые и ароматные…

— Ну, Колька, скажи же, кто придет? Может быть, я совсем не хочу. Мне некогда сегодня. Я должна сходить к Федору Ивановичу.

— Разве еще водятся дела?

Она ударила его по руке.

— Дурачок, а как ты думал? Не день с ним прожили. Надо кое-что выяснить насчет имущества.

— Нечего выяснять вам. Ясно.

— Это по-твоему. Федор Иванович человек серьезный, любит все делать солидно, чтобы не переделывать.

— Видно серьезного господина, — вмешался Жорж. — Если бы твой Колька не оглянулся — в спину, как пить дать, получил бы нож.

Лидия начинала чувствовать тревогу. Что-то недоброе слышалось в голосе друга, какие-то намерения сквозили в словах и намеках.

— Да не вынимай ты свои отвратительные часы, пожалуйста, — крикнула она и топнула ногой. — Стыд какой. Сидит и поминутно смотрит на стрелки. Я уйду к соседям, если ты не перестанешь дразнить меня. Не приходил бы тогда. Жорж, отнимите у него часы!

Лидия возмутилась, отодвинулась от стола. Мигалов пересел на кровать и притянул ее насильно к себе. Жорж налил стакан горькой и опрокинул в рот. Он почувствовал себя обиженным; чтобы привлечь внимание, принялся рассказывать историю одной замечательной игры в банчок.

— Ты, Колька, помнишь Яшку-татарина, — пристал он, — помнишь, как он смело играл? — Но,