Гульд (продолжая). И твоя хвалебная книга, написанная в сорок втором году, только поможет тебе сейчас написать совсем другую книгу о России. Полезную нам.

Смит. Кому – вам?

Макферсон. Людям, считающим, что в Америке не должно быть коммунизма.

Смит. Я тоже принадлежу к числу таких людей. Каждому свое: русским – их строй, а нам – наш. Дальше?

Гульд. Дальше, ты должен снова поехать в Россию и написать о ней всю правду.

Смит. Я и тогда написал всю правду.

Гульд. Нет.

Смит. Эй, полегче на поворотах.

Гульд. Что ты написал? Что русские – храбрые солдаты, что Сталинград героически оборонялся, что их летчики шли на таран, что их женщины были снайперами. И ты воображаешь, что это – вся правда о России?

Смит. Все, что я написал, – правда.

Гульд. А ты не думаешь, что сейчас, когда эти храбрые солдаты дошли до сердца Европы и влезли в Корею, когда эти летчики летают над Веной и Порт-Артуром, – ты не думаешь, что эта правда оборачивается уже не против немцев, а против нас?

Смит. Это я уже читал в нашей уважаемой газете.

Гульд. И тебе кажется, что русские не полезут дальше?

Смит. Напротив, они завоюют сначала Европу, потом Америку, потом Австралию, потом Антарктику… Какая чепуха.

Гульд. Чепуха? А ты читал Коммунистический манифест Маркса? А Ленина «Империализм, как высшая… – то есть последняя – …стадия капитализма»? Заметь – последняя! Ты читал или нет?

Смит. Нет, не читал. Но при чем тут это?

Гульд. А при том…

Макферсон. Подождите, Джек. Вы продолжите вашу дискуссию без меня. Мне пора уходить. Советую вам, Гарри, внимательно выслушать все, что вам скажет Джек. Он скажет вам наше общее мнение. А сейчас несколько слов… Лететь через неделю. Срок – три месяца. Книга – через месяц после приезда. Часть пойдет статьями в газете. Гарантирую издание. Гарантирую успех. Гарантирую тридцать тысяч долларов. Ответ завтра, здесь, в двенадцать ночи. Ваше да – и мой первый чек на семь тысяч пятьсот. Подумайте. До свиданья. (Выходит.)

Смит. Семь с половиной тысяч. Недурно для начала. Такие большие деньги наводят меня на мысль, что я должен написать для вас порядочную гадость.

Гульд. Нет. Ты просто должен учесть требования времени. И наши сегодняшние взгляды на Россию, изложенные вкратце вот хотя бы здесь (вынув из кармана газету, передает ее Смиту), в моей статье. Она не блещет красотами стиля. Ты знаешь, я не стилист. Но некоторые ее мысли и даже, пожалуй, название могли бы пригодиться.

Смит. «Десять причин, по которым русские хотят войны». Это неправда. Русские не хотят войны. Этого не может быть.

Гульд. Когда ты уехал из России?

Смит. В декабре сорок второго.

Гульд. А сейчас февраль сорок шестого.

Смит. И все-таки не может быть, чтобы они сейчас хотели войны.

Гульд. Ну, не сейчас, пусть они даже не хотят ее сейчас, но я сам не боюсь ставить точки над i. Я сам стою за немедленную предупредительную войну против мирового коммунизма. Коммунисты – фанатики, а русские – вдвойне фанатики: как русские и как коммунисты. Поверь, ничто их не остановит, если они смогут подчинить мир своим идеям.

Смит (взявшись руками за голову). Довольно. Замолчи.

Гульд. Я прав.

Смит. Может быть. Все может быть. Я уже перестал что-нибудь понимать в этом взбесившемся послевоенном мире. Бомбы, шпионаж, Иран, Корея, Триест. Блоки, союзы. Разве об этом я думал, когда шел по Сахаре, когда валялся в грязи на Окинаве, когда из меня выковыривали осколки на Новой Гвинее? Ради чего все это было? Я не могу дышать, я не могу писать, я не хочу думать. Я приехал с десятью долларами в кармане, я пропил все, чтобы не думать. (Закурив, вдруг спокойно.) Не знаю, хотят или не хотят воевать русские, но мне не хочется писать эту книгу. Я вместе с ними мерз на фронте под Гжатском, я пил с ними водку в окопах, я видел повешенных русских детей, и пусть даже все, что ты говоришь, правда, не мне писать эту книгу. Ищите другого.

Гульд. Подумай до завтра.

Смит (встав). Подумай, подумай! А что тут думать? Конечно, в моем нынешнем положении ехать надо. Глупо не ехать. Но я не могу.

Пауза.

Слушай, одолжи мне сотню долларов – мне нужно сегодня. Так или иначе, я их отработаю и отдам.

Гульд. Может быть, больше?

Смит. Нет, сто.

Гульд. Держи. (Нажимает кнопку звонка.)

Входит Джесси.

Джесси. Да.

Гульд. Джесси, во-первых, мы уходим. (Кивает на телефон.)

Джесси (садясь). Хорошо, я буду здесь.

Гульд. Во-вторых, передайте патрону, что я ему позвоню, а Смит придет с ответом завтра в двенадцать. Ну, и в-третьих, до свиданья.

Джесси. До свиданья.

Смит. До свиданья, Джесси.

Джесси. До свиданья.

Гульд выходит первым. Смит задерживается в дверях.

Смит. Джесси.

Джесси. Да, милый.

Смит. В десять тридцать в Пресс-баре. Да?

Джесси. Да, милый.

Смит выходит.

(Встает, проходит по комнате.) Да, милый. Конечно, милый, очень милый… На три месяца… Ну что ж, еще три месяца ждать счастья. Это не так много для женщины, которой (смотрится в зеркало, вделанное в сумку), между нами говоря, только между нами говоря, все-таки тридцать три года.

Занавес

Картина вторая

Вечер следующего дня. Бар ресторанчика, где журналисты – завсегдатаи. Это длинная тесная комната, через которую надо пройти, чтобы попасть в ресторан. Слева – наружная дверь, справа – дверь в ресторан. На переднем плане два-три низких столика с глубокими креслами. В глубине – цинковая стойка бара, несколько полок с бутылками, за стойкой бармен. На стенных часах 10.30. За одним из столиков Смит. Во время действия то один, то другой человек пересекает сцену, выходя из ресторана или входя в него; некоторые подходят к стойке, несколько минут, переговариваясь, стоят у нее, пьют и уходят. Из ресторана выходит Престон.

Престон. Добрый вечер, Гарри. Опять тут, и опять в то же время.

Смит. Я жду здесь Джесси, так же как и вчера.

Престон. Неудачное место для свиданий. Сто журналистов в час туда и назад.

Смит. До войны здесь мало кто бывал. А впрочем, наплевать. Я женюсь.

Престон. На Джесси?

Смит. Да. Садись.

Престон. Некогда. Надо идти читать ночные телеграммы. (Присаживается на ручку соседнего кресла.) Утром был на прощальной пресс-конференции у русских.

Смит. Ну как?

Престон. Ничего. Кое-кто из наших пробовал их напоследок поддеть. Но они дали сдачи – сказали, что значительная