всё равно ведь запретят, потому как в тоннеле покидать автомобиль нельзя – выскочила на дорогу. И тут же поняла: трясло не машину, а меня. Колотило так, словно я на сорокаградусном морозе стою голая.

– Варька, ты белены объелась? Вернись! – крикнул Эд.

– Варенька, не расстраивай папу!

– Мам! – просипела я, не в силах избавиться от самого дурного предчувствия в моей жизни. – Мам, выходите из машины.

И заорала:

– Сейча-а-а-с!!

Впереди что-то завыло, потом грохнуло, потом меня снесло с низкого тротуара бешеным порывом ветра и размазало по углублению в стене, уж и не знаю под что оно делалось. Может, под рекламный щит, может, под банкомат, хотя на кой в тоннеле банкомат?.. А потом рухнул потолок, и там, где секунду назад был воздух, вдруг появилась сплошная стена из каменной крошки и песка.

– Мама, – прошептала и не услышала собственного голоса.

В тот день я вошла в историю как та самая девушка, что вышла из тоннеля Героев без единой царапины.

– Это покажется чудом, – вещали все радио и теле каналы. – Но студентка третьего курса Университета Авиации и Отражений Варвара Кок действительно отделалась всего-навсего лёгким испугом, избежав мясорубки, в которой пострадало более тысячи человек.

Лёгким испугом? Два часа, показавшиеся мне вечностью, я была замурована в стене, обездвиженная, напуганная, в абсолютной темноте я слушала стоны и крики умирающих и раненых, и гадала, какой из этих голосов принадлежит мама. Не папа ли так тяжело дышит? Живы ли они вообще?

Это «лёгкий испуг»?

Да я с тех пор сплю при свете, потому что темноты боюсь, как трёхлетняя соплячка… А они «лёгкий испуг». Хотя…

На самом деле, нам всем здорово повезло. Уверена, не проходи в трёх кварталах от места катастрофы Всемирный съезд дверлов – гномов, по-нашему, – жертв было бы гораздо больше. Но этот низкорослый народ, в совершенстве владеющей магией Земли, пришёл на помощь сразу же. С самых первых мгновений они руководили спасателями, направляли, подсказывали, где искать, и, вооружившись лопатами – своими собственными, сделанными из специальных сплавов и обладающими чёрт знает какими способностями, – копали, снимали целые пласты земли и устраняли завалы, нещадно расходуя собственный магический резерв.

Следующую неделю я жила, как во сне. Вообще ничего не помню из происходящего за стенами больницы, куда я фактически переехала, чтобы быть рядом с родителями и братом. Все трое были в ужасном состоянии, и наши врачи, посовещавшись с магическими целителями, приняли решение о введении их в искусственную кому и помещении в специальный раствор.

Мне пытались объяснить, что это не страшно, что лишь благодаря этому мои родные  не просто выживут, они будут вести прежний образ жизни, полностью выздоровев… Но когда я увидела, как маму опускают в стеклянный гроб, наполненный желтоватой жидкостью,  потеряла сознание от ужаса.

Поначалу доктора терпели меня в больнице, не прогоняли. Потом начались уговоры.

– Ты всё равно ничем им сейчас не сможешь помочь, – увещевал папин целитель. – Ступай домой. Учись. Встречайся с друзьями. Живи! Ты же губишь себя излишними волнениями.

– Я не могу, – всхлипывала я и трясла головой. – Пожалуйста, разрешите. Я не буду мешать.

– В последний раз.

А когда я вскинулась, чтобы опротестовать это решение, мягко, но твёрдо взял меня за руки и заявил:

– Варвара, они ещё очень долго будут лежать в растворе. По самым радужным прогнозам, два месяца. Ты убьёшь себя за этот период, изведёшься. Скажи, кому от этого станет легче? Папе или маме?

Он и в самом деле отдал приказ не пускать меня в отделение, но смирилась я не сразу, дежурила под окнами больницы, плакала, если меня прогоняли. Если не прогоняли, тоже плакала.

Меня спасла Мотька. Пришла, взяла за руку и, не слушая возражений, увезла к себе домой. Выходные я провела там, у бассейна, с какой-то книжкой в руках, а в понедельник впервые со дня аварии поехала в универ.

Зачётная сессия уже началась, и мне пришлось потрудиться, чтобы догнать свою группу. И хотя преподаватели с пониманием отнеслись к моей ситуации: готовы были поставить отличную оценку в счёт моих бывших заслуг и, банально, из жалости – меня это не устраивало. Поэтому я с ещё большим рвением ударилась в учёбу, всё свободное время проводя в университетской библиотеке или в читальном зале Националки.

Домой ездила, единственно чтобы переночевать.

– Может, ко мне переедешь, пока твои не поправятся? – не раз предлагала Мотька, но я отказывалась. В пустой квартире было одиноко, страшно, и приходилось спать с включенным светом, но в чужом доме, в счастливой семье было стократ хуже.

Не то чтобы я привыкла или стала меньше переживать, просто поверила, наконец: всё у моих родных будет хорошо.

Зачёты сдала без проблем и уже успела отстреляться по двум из пяти экзаменов, когда в субботу, шестнадцатого июня, столкнулась в Националке с Костриком.

– «Теория отраженной относительности» Богеля у тебя? – спросил он вместо приветствия.

«Теорию» на себя записала Мотька – в моей ячейке и без того было полно книг, но сегодня на смене была знакомая библиотекарша, которая позволяла нам с подругой немного нарушать правила.

– Можно и так сказать.

– Дай почитать. Ты где сидишь? Где обычно, у окна сзади? Я подсяду.

Он не спрашивал разрешения, не интересовался, свободен ли стул рядом со мной – ставил перед фактом. И это меня ни разу не возмутило отчего-то, я лишь кивнула китайским болванчиком, недоумённо хлопая ресницами, пытаясь уложить в голове внезапную истину: надменный, как князь фениксов, Тимур Кострин не просто видел, где я сижу сегодня. Он знает о моём обычном месте. С чего бы?

– Подсядь, – в замешательстве пролепетала я и, развернувшись, пошла за нужной книгой.

Кострик оказался на удивление отличным соседом по парте. Намного лучше Мотьки, если уж на то пошло. Не отвлекал болтовнёй, не предлагал каждые пятнадцать минут сходить в буфет, в туалет или в автомат за кофе. Он молча работал рядом, читал, сверялся со своим конспектом, выписывал какие-то цитаты. С охотой помогал мне, если я о чём-то спрашивала.

Сама не заметила, как наступил поздний вечер, и дежурный смены дал звонок, предупреждающий о закрытии.

– Ого! – Кострик с удивлением глянул на часы. – Ну, мы с тобой и дали сегодня! Без пятнадцати десять… Идём?

Сдали учебники, попросив библиотекаря оставить их до завтра, и неспешно двинулись к выходу. Свободная кабинка лифта гостеприимно распахнула перед нами свои зеркальные дверцы, мы вошли внутрь. Кострик уверенно надавил на кнопку минус первого этажа, где находилась платная парковка.

– У меня нет машины.

– А у меня есть. – Дёрнул уголком губ.