Ничего не поняв, я смотрела на нее. Она на меня. В этот момент мой телефон зазвонил. Это был Родион. Наконец-то! Я судорожно решала, с чего начать рассказ, с рождения дочери или с новости о трупе какого-то храпливого котолюбца, который сейчас зарою на нашем с ним любимом погосте. Схватив трубку, я выпалила «Алё…» — и застыла.

«Алё!» — ответил женский голос, и я услышала его одновременно и из динамика телефона, и снаружи, в воздухе. Медленно, в миге от обморока я перевела взгляд на тело в покрывале. Дама смотрела на меня с ненавистью.

«Так это ты тут шляешься ночами! Как я сразу не догадалась! Родечку своего поджидаешь? Моего, гадюка, моего, а не своего! На, стерва, забирай его, теперь он твой!» — она пнула грузный труп. Земля поплыла у меня из-под ног.

«Это что, Родион?» — беззвучно прошептала я.

«Да, это из-за тебя я его убила. Из-за твоего сообщения! Ну, где твой дитёныш, которого ты там от моего мужа родила?!»

Вряд ли бы я так быстро сообразила, что к чему, но уже в следующий миг перед глазами просвистело лезвие сапёрной лопатки. Вжжжжух — сталь рассекла темноту прямо у лица — вжжжжу! — и погоня понеслась.

«Бесстыжая девка!» — орала дама, размахивая оружием и не отставая ни на шаг, пока я петляла среди стволов деревьев, оград и частокола крестов. То и дело ее лопатка рубила воздух, с лязгом ударяя по гранитным камням. Я знала, что мое спасение в том, чтобы добежать до шоссе и броситься к первой же машине, какая окажется на пути — иначе конец. Она явно поняла мой умысел, потому что гнала меня как егерь взмыленного зверя обратно, к трупу Родиона.

«Что я тебе сделала?» — прокричала я, пытаясь выиграть хоть пару лишних метров.

«Ты разрушила мой брак… и убила моего мужа…»

«Не убила, а добила, — парировала я, срезая в прыжке через могилу. — Убила его ты! И вообще, кто так убивает, овца! Что ты за баба такая, ни родить, ни убить нормально! Что ты вообще умеешь! Что он в тебе нашёл!»

И вдруг — ограда, которой нет конца! Метров десять в длину. Угол в угол приходящая в другой такой же огороженный периметр вечного покоя. Бежать некуда.

Я упала на корточки, сжалась и закрыла лицо ладонями, готовая принять град смертельных ударов своей же лопатки. «Сколько их я переживу, прежде чем меня не станет?» — мелькнула мысль. Она подскочила ко мне — и издала победный возглас. Страшный, как сама смерть. И тут на меня упало что-то тяжелое. «Вот он какой, удар лопатки», — подумала я. — «Странно, что почти не больно. Тяжело, душно, но не больно». Я была практически мертва от ужаса, и не знаю, сколько длилась эта вязкая вечность под необъяснимым грузом. Но постепенно стало доходить: это странное ощущение — не удар стального лезвия. Скорее бетонная плита. Надгробие? Она решила прикончить меня могильной плитой? Плечо и шею ломило. Я боялась шелохнуться. И тут в наступившей тишине тихонько запищал младенец. Я узнала бы этот голосок из тысячи. Это плакала моя Симона!

— Я?! — изумлённо спросила девочка, широко распахнув глаза.

— Ты. В ночной тиши твой крик звенел над кладбищем, как пожарная сигнализация. Я осторожно открыла глаза: на мне лежала бездыханная жена Родиона, а за ее спиной, опираясь на окровавленную тяпку, стояла прабабушка, прижимая к груди слинг с пищащей тобой.

— Детке пора бы сисю и на боковую, — спокойно сказала она и подала мне руку. Встав на ватных ногах, я вытащила тебя из слинга и, сев на могилу, приложила к груди. Ты замолкла и принялась сосать. Потом уснула.

— Сидеть на могиле — плохая примета, — опомнилась я устало, но с места не стронулась. Бабушка отёрла лезвие тяпки пучком травы и стала озираться, куда бы его припрятать. Подошла к могиле и сунула в вазу с давно истлевшими тряпичными цветами.

«Так-то вот», — сказала она, и оперлась на тяпку.

«Что будем делать?» — спросила я.

«Хоронить. Отпевать ее что ли, полоумную!»

«Где хоронить? Я тут рядом вырыла яму, ба…»

«У меня столько вопросов, что теряюсь, с какого и начать… Какую яму ты вырыла?»

«Я рыла могилу по ее просьбе…»

«Зачем это? Ей самой что ли?!»

«Ну, выходит, ей…»

«Ладно, подробности письмом. В подходящей могиле-то хоть рыла?»

«Что значит подходящей?»

«Рыть надо в могиле, на которую родичи не приходят. В заброшенной!»

«Ну естественно, бабуль, чем меньше просмотров…»

«… тем ниже рейтинг!» — ответила та. Я в изумлении подняла глаза.

«…тем меньше шансов сесть годков на пятнадцать, Лизок, что ты какая, совсем без юмора! — пояснила она. — «Ну что махонькая-то, наелась, спит?»

«Спит…»

«Ну, суй назад — и поволокли эту тревожную».

Я осторожно опустила тебя к бабусе в слинг, ты даже не шелохнулась.

Пыхтя и отдуваясь, мы потащили даму вглубь погоста, к приготовленной для Родиона яме. — Тут у Лукьяшкиных дед схоронен, — деловито сообщила прабабушка, — лет двадцать уже лежит, но они к нему не ходят. Бесстыжие совсем наследнички, квартиру получили — и забыли, от кого. Срам! Вся деревня знает, что они сюда не наведываются. Неруси, что с них!.. А место хорошее, задичалое, никто не шастает. Мадаме этой в самый раз будет. То-то деду Лукьяшкину компания!»

Я молчала. Мне было мало дела и до морального облика наследничков-Лукьяшкиных, и до пригодности Родионовой жены их деду в компаньонки. В другой раз, может быть, задумалась бы, но тут, пойми меня правильно, Сим, было немного не до них.

Мы почти уже дотащили дамочку до могилы старика.

«Бабуль, там это, не пугайся… еще муж ее», — призналась я.

«Где?» — опешила прабабушка.

«Лежит».

«Как лежит?»

«Ну, так. Остывает. Вероятно, остыл уже…»

«А, ну, остыл дык нестрашно. Не зябнет, значит. Где лежит-то?»

«Вон, за памятником. Я привела ее сюда копать, мы его притащили, и тут она на меня…»

«Дома расскажешь. Еще мертвяки есть?»

«Нет, только эти двое…»

«Ну, двое — не четверо. Мы маненько поглубже выкопаем, — и им хватит. Да… Если кто придет по твою душу, ну там, из органов каких дотошных, ты вали всё на меня, Лизок. Мне девятый десяток, кто меня посадит!»

Я машинально кивнула.

Мы молча углубили яму и спихнули трупы в ее чёрную тьму. Засыпали землей и закрыли кусками дёрна. Получилось довольно аккуратно. Ты даже ни разу не проснулась. Дед Лукьяшкин, кстати, тоже.

Прибрав следы, мы крадучись вышли