Нора смотрела на говорящего без всякого выражения. В неверном свете канделябров Эдриан не мог разглядеть ее глаз, но знал, что они серые, проницательные и чистые, как ее голос. То, что в Лондоне принимали за холодность, на самом деле было очень развитым самообладанием.

— Насколько я поняла, вы явились, чтобы обыскать поместье. Разве для такого простого дела нужна провизия?

— Я рад, что дело представляется вам простым, — отвечал он. — Что касается провизии, я могу лишь сказать, что если вам неизвестны потребности находящегося в пути отряда, то вас сможет просветить ваш управляющий.

Судя по бесстрастному лицу маркизы, укол не достиг цели. Она обернулась к Монтрозу и о чем-то поговорила с ним вполголоса. Эдриан услышал, как перешептываются его люди, которые явно поняли, что происходящее имеет некий подтекст, но, разумеется, были не в состоянии разгадать его.

— В конюшнях достаточно места для лошадей. Ваши люди тоже могут разместиться там, — заявила она. — А если вы...

— Нет, — оборвал ее Эдриан, — мы останемся в доме.

Нора молчала.

— Кроме помещения для моих людей нам потребуется еще две комнаты, — продолжал он. — Нас сопровождает один из сыновей маркиза Барстоу. Лорд Джон прибудет утром. — Мальчишка жаловался, что в этом рейде ему мало достается командовать, так пусть хлебнет лиха в ночном дозоре, чтобы были настоящие причины для жалоб.

Маркиза шагнула вперед, служанка с лампой поспешила следом.

— Я думала, вы явились обыскать дом, — ледяным тоном проговорила Нора. — Но если вы собрались захватить его, так же как и мою власть здесь, тогда сделайте милость и объявите об этом прямо.

Эдриан позволил себе легкую улыбку. Когда-то ее смелые речи завораживали его. Ему казалось, что это признак свободного разума и отважного сердца. Однако смелость и решительность — разные вещи. Она, как мул, будет упрямо тащиться в своем ярме и не усомнится в его необходимости, пока не упадет замертво. Кстати, насколько ему известно, братец заставил-таки ее работать на свои цели, участвовать в заговоре.

От этой мысли Эдриан помрачнел. Заныло плечо. Дала о себе знать старая рана. Он получил ее от брата Норы. Плечо так до конца и не зажило. Сегодня Эдриан двенадцать часов ехал верхом сквозь дождь и ветер и сейчас был изможден больше, чем думал. Изможден телом и духом.

— Прямо так прямо, мадам. Постараюсь выразиться так, чтобы вы меня поняли, — заговорил он. — Я выполняю приказ короля. В настоящий момент я его представитель, и вы будете относиться ко мне соответствующим образом. Ваш единственный долг состоит в том, чтобы повиноваться.

Сквозь треск поленьев в камине Эдриан услышал, как резко вздохнула служанка, но хозяйка не дрогнула.

— Отлично, — помолчав, проговорила она. — Монтроз, распорядитесь, чтобы Хутон нашел этим людям место в восточном крыле. Лошадей пусть поставят в конюшню. Ваша светлость, будьте любезны, — сарказм в голосе был едва уловим, — сообщите моим домашним, как долго мы будем иметь честь принимать у себя представителя короля?

— Этого я вам сказать не могу. — «Сколько понадобится», — добавил он про себя. Дэвид Колвилл в Кале наводил справки насчет кораблей. Эта глупость не доведет его до добра, ибо, когда он окажется в Англии, самонадеянность не позволит ему скрываться. Он вообразит, что сумеет одолеть небольшой отряд солдат. Ясно, что очень скоро Дэвид объявится в Ходдерби.

— Понимаю. — Маркиза колебалась. — Возможно, вы предпочтете, чтобы я удалилась? Я могу переехать в поместье кузена.

— О нет. — Только сейчас Эдриан сообразил, насколько ловко спланировал эту засаду. Хозяйка явится отличной приманкой для своего заблудшего брата. В самом деле, как только Дэвид Колвилл узнает, кто гостит у его сестры, гнев тотчас же пригонит его к родному порогу. — Простите, если я выразился недостаточно ясно. На весь период нашего пребывания здесь никому из ваших людей не разрешается покидать поместье.

Нора взяла лампу из рук служанки и подняла ее выше, как будто хотела лучше рассмотреть пришельца, а вместо этого показала ему себя: широко распахнутые круглые глаза, густые черные брови — более тщеславная женщина выщипала бы их, — мрачная линия сжатых губ, прозрачная жилка, слишком быстро колотящаяся на горле.

— Я... но это невозможно! Не хотите же вы сказать, что мы арестованы?

— Хочу, — подтвердил он. — Именно так.

— Подождите минуту, — произнес Ривенхем, пока Монтроз выпроваживал из гостиной солдат. — Нам нужно поговорить.

«Нужно поговорить», — с истеричной насмешкой повторила про себя Нора. Когда-то эти слова значили для нее так много. «Нам нужно поговорить», — шепнул он в тот день на лугу, а потом уложил ее на душистые травы и зарылся лицом в ее волосы, так что она кожей ощущала его дыхание. Тогда они в первый раз говорили о любви. Ему было не больше двадцати, ей — на год меньше. Совсем еще дети.

Каким же она была необузданным, упрямым и глупым ребенком!

Как сжигало ее желание снова услышать эти слова! Сжигало бесконечными ночами после свадьбы, когда она в первый раз увидела Эдриана в Лондоне под руку с женщиной, которая прикасалась к нему так, словно он принадлежит ей. Тогда его глаза посмотрели сквозь нее, как будто Нора была невидимкой.

Как хотелось ей снова услышать, что она нужна ему, что лишь она одна может подарить ему то, что не в состоянии дать ни одна другая женщина, что он все еще любит ее.

Но время образумило Нору. Теперь она знала, что если мужчине нужна женщина, то ей особенно гордиться нечем. У мужчины много потребностей. Ее отец, брат, покойный муж — все они год за годом требовали от нее бесконечного ежедневного внимания. Она осознала, что в их нужде в ней нет ничего лестного, и научилась ценить покой и безразличие.

Сейчас, сидя у камина и наблюдая, как лорд Ривенхем вышагивает по комнате, она гордилась тем, что не ощущает любопытства. Ей безразлична его потребность говорить с ней. Она сумела отнестись к его словам так, как он их произнес, — холодно.

— Сколько у вас слуг? — спросил он. — Считая тех, кто ночует в конюшнях.

— Сорок восемь душ, — сообщила она.

Эдриан кивнул. Шагая по комнате, он постоянно касался окружающих предметов: застекленного шкафа с фарфором, лакированной вазы на маленьком столике, ворсистого гобелена на стене. Он выглядел здесь так неуместно в своем грубом дорожном костюме — высоких коричневых ботфортах, темных бриджах, темном камзоле под шерстяной черной курткой, пола которой, топорщась, открывала взгляду рукоять шпаги.

Он выглядел как варвар, и Норе было неприятно само его присутствие здесь, а не только его вопросы. Как легко он в одностороннем порядке решил, что больше не станет ее игнорировать. Хуже всего то, что у нее нет выбора, ведь Эдриан действует именем короля.

— Я позволяю вам оставить при себе двадцать человек, — произнес он. — Остальные — те, кто не нужен по хозяйству, — отправятся по своим деревням на все время нашего пребывания здесь.