вернулся необычно рано — в полдень. Дрожащие пальцы долго не могли расстегнуть пуговицы. Снял пиджак и не повесил, а бросил на старый сосновый сундук. И заходил по комнатке, от окна к двери, заложив руки за спину и склонив голову.

Чуя большое горе, Мокрина Ивановна молча смотрела на мужа. Ваня не вытерпел, сложил учебники, подошел к отцу:

— Что с вами, папа? Кто-нибудь… обидел?

Отец поморщился, сел на самодельную табуретку, вытер пот на бледном лице, усмехнулся:

— Скажет тоже — обидел. Меня уволили с работы.

— Как это? За что?

— За правду. За горькую правду.

— Разве за это увольняют? Ведь вы говорили нам: «Самая горькая правда лучше самой сладкой лжи. Всегда держитесь правды, хлопцы».

— Ишь ты, запомнил. Молодец, Иван Федорович. Видишь ли, как все нескладно и неладно получилось. Захворал у нас один хороший рабочий. Примерно в моих летах. И семья такая же, как у меня. Сам восьмой. А управляющий взял и сократил его…

— Как это — сократил?

— Уволил, значит. Жинка его приходила, с грудным дитем, просила, плакала. Прогнали ее. Я подумал-подумал и решил: надо помочь, свой ведь человек. В получку обошел всех наших и попросил пожертвовать больному кто сколько может. Народ у нас добрый, кто пятак, а кто и гривенник положил в шапку. Клали и говорили, что управляющий — форменный душегуб, живым, можно сказать, хоронит… Ну и я тоже не удержался, высказал все, что думал. А среди нас нашлась подлая душонка — выложила управляющему весь разговор. Тот меня вызвал в контору и учинил допрос. Спрашивает: «Это вы изволили назвать меня душегубом, который в гроб живыми людей загоняет?» Ну что тут делать? Отказаться — будет выпытывать, кто же это сказал. Многие пострадают…

— И ты все взял на себя, — догадалась Мокрина Ивановна.

— Вот-вот. Взял все на себя. И тогда управляющий показал на дверь: «Ступай, хамская морда, и чтоб духу твоего не было…» И сразу же расчет выдали. Возьми гроши, Ивановна…

Ваня видел, как большая, покрытая трещинками и морщинами рука матери бессильно опустилась на горсточку коричневатых и белых монеток.

— Не убивайся, Федя, не убивайся. Свет не без добрых людей. Садитесь за стол, я гарный борщ сварила…

Вечером в хату пришел столяр Иван Кириллович Лысенко. Со всеми поздоровался, осведомился о здоровье и, опускаясь на скамейку, притянул к себе Степу.

— Ну, как учишься, парень?

— Понемножку. Как и все.

— Бывает и попадает… по загривку?

— Бывает, — сознался Степа. — И на кукурузу ставят, и за волосы таскают.

— Я так и знал. Вот что, Федор Ксенофонтович, отдай мне старшего в ученики. Столярное ремесло — оно надежное. Положу я ему целковый в неделю и харчишки мои. Все тебе будет легче тянуть такую ораву.

Федор Ксенофонтович сердито покрутил усы, сказал глухо:

— Учиться надо. Ведь это на всю жизнь.

— Учиться никогда не поздно. Постоит за верстаком — поумнеет. Ты меня знаешь…

— Знаю, что плохого ничего не приобретет. А как ты сам-то, Степан, думаешь?

Степа сказал угрюмо:

— Пустите к дяде Ване. Жить-то надо…

— Верно, Степа, жить надо. А вот тужить, Федор Ксенофонтович, нельзя. Я-то понимаю, что у тебя в душе творится. Здесь найти работу трудно. Может, и не найдешь. Так мы поможем. Ты собирал — и для тебя соберем. Дело рабочее известное — один за всех и все за одного. Иначе нам и не прожить…

Он сказал сущую правду, столяр-краснодеревщик Иван Лысенко. После долгих поисков работы Федор Федько вынужден был переехать в город Комрат. И здесь с большим трудом удалось устроиться на службу. Сняли комнатку на окраине города. Мокрина Ивановна старалась помочь мужу — брала у соседей в стирку белье.

Ваня видел, как скупо и строго ведет хозяйство мама, копейки лишней не истратит и все-таки не может «растянуть гроши» до получки. Решил, что и ему надо подыскать какую-нибудь работу, будут платить двадцать копеек в день, и то деньги. Сказал об этом отцу. Федор Ксенофонтович нахмурился:

— Успеешь. Хватишь этого счастья полной мерой. А сейчас набирайся ума-разума. Я заходил в школу — тобой там довольны. Говорят, что ты способный мальчик. Вот что я тебе скажу: окончишь с отличием, пойдешь учиться дальше…

— Постараюсь, — тихо пообещал Ваня.

И с этого дня стал заниматься еще лучше. Возвратившись из школы, сразу же садился за уроки. Закончив домашние задания, спрашивал мать:

— Что надо сделать? Куда сходить, мама?

Поручений было немного. Ваня быстро с ними справлялся и брал книгу. Читал, пока глаза различали строчки. Мать лампу зажигала редко, берегла керосин. И Ваня всегда радовался светлым лунным ночам. Можно положить книгу на подоконник и не отрываться от нее до полуночи…

В 1908 году Ваня окончил народную школу. Отец устроил сына в реальное училище. Ваня радовал родителей — был первым учеником в классе.

Все оборвалось внезапно: Федора Федько уволили с работы, как неблагонадежного.

Никогда еще не видел Ваня отца таким угрюмым и молчаливым. Широкие плечи его бессильно обвисли, словно их придавила непереносимо тяжкая ноша. Мать сидела у стола, наглухо закрыв лицо ладонями. Ее спина часто вздрагивала. Тихонько плакал маленький болезненный Илюша, но на него никто не обращал внимания.

Ваня долго смотрел на отца, не зная, как успокоить самого близкого и дорогого человека. Наконец решился:

— Папа, я пойду работать. Буду столяром, как Степа.

Отец поднял голову:

— Какой ты работник. Пока я жив, будешь учиться. После пасхи поеду в Кишинев. Город большой, найду какое-нибудь дело. И Степу возьму.

Так и сделал. Договорился со знакомым извозчиком и со Степаном выехал в Кишинев.

Прощаясь с Ваней, наказал:

— Как только сдашь экзамены, поможешь матери собраться в дорогу. Куда ехать — напишу.

Вестей долго не было. В середине мая пришло письмо от Степы. Ваня вскрыл конверт, прочел первые строки и торопливо вышел из комнаты. Боялся, что мать по его лицу угадает о новом горе, свалившемся на их семью. Мама так много пережила, у нее больное, слабое сердце.

Степан сообщал о том, что по дороге на повозку, в которой ехал отец, напали волки. Напуганные лошади помчались и с разгона рухнули в ров. Отец упал 16 и сломал правую руку и ключицу. Письмо заканчивалось словами: «Приезжайте все в Кишинев. Как-нибудь перебьемся».

Ваня скрыл от матери правду. Отец поправится — тогда можно обо всем рассказать.

В народе говорят: «Одна беда семь бед приводит». После лечения у знахарки умер младшенький — Илюша. У матери в городе вытащили последние двадцать пять рублей. Помогли соседи. Прошли по знакомым, собрали