Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты никогда не думал, знал ли Шекспир эти монологи так же хорошо, как мы, хоть наполовину?
Он отвлекся от того, что читал, поднял глаза и ответил:
– Все время думаю.
Я изобразил улыбку: меня хоть как-то поддержали.
– Что ж, я сдаюсь. Так ничего и не сделал.
Джеймс посмотрел на часы.
– Я, по-моему, тоже.
Я сполз с дивана и направился за Джеймсом по винтовой лестнице в нашу общую спальню – точно над библиотекой, верхнюю из трех комнат в каменной надстройке, которую обычно называли Башней. Раньше здесь был просто чердак, но в семидесятые паутину и хлам убрали, чтобы освободить место для новых студентов. Двадцать лет спустя здесь поселились мы с Джеймсом: две кровати с синими деллакеровскими покрывалами, два уродских старых шкафа и несколько разномастных книжных полок, слишком неприглядных для библиотеки.
– Думаешь, все выйдет, как говорит Александр? – спросил я.
Джеймс стянул футболку, растрепав волосы.
– По мне, все слишком предсказуемо.
– А когда нас удивляли?
– Фредерик постоянно меня удивляет, – сказал Джеймс. – Но последнее слово будет за Гвендолин, как всегда.
– Дай ей волю, Ричард бы играл всех мужчин и половину женщин.
– А Мередит, таким образом, другую половину. – Он прижал ладони к глазам. – Когда у тебя завтра прослушивание?
– Сразу после Ричарда. А Филиппа после меня.
– А я за ней. Господи, я за нее так переживаю.
– Да, – сказал я. – Удивительно, как она не вылетела.
Джеймс задумчиво нахмурился, выпутываясь из джинсов.
– Ну, она покрепче других. Может, поэтому Гвендолин ее и мучает.
– Просто потому, что она выдержит? – спросил я, сбрасывая одежду кучей на пол. – Жестоко.
Он пожал плечами:
– Это же Гвендолин.
– Если бы решение принимал я, я все сделал бы наоборот, – сказал я. – Александра Цезарем, а Ричарда Кассием.
Джеймс откинул одеяло и спросил:
– А я так и буду Брутом?
– Нет. – Я швырнул в него носок. – Ты – Антоний. В кои-то веки я получу главную роль.
– Ты еще будешь трагическим героем. Просто дождись весны.
Я поднял глаза от ящика комода, в котором копался.
– Фредерик опять делился с тобой секретами?
Джеймс лег и закинул руки за голову.
– Ну, допустим, он упомянул «Троила и Крессиду». Ему пришла в голову фантастическая мысль поставить ее как битву полов. Все троянцы – мужчины, все греки – женщины.
– Безумие.
– Почему? Про секс в пьесе не меньше, чем про войну, – сказал Джеймс. – Гвендолин, конечно, захочет, чтобы Ричард был Гектором, но тогда тебе достается Троил.
– А почему вдруг не ты Троил?
Он поворочался, выгнул спину.
– Ну, допустим, я заметил, что хотел бы внести в свое резюме больше разнообразия.
Я уставился на него, не зная, чувствовать ли себя оскорбленным.
– Не надо так на меня смотреть, – сказал Джеймс с оттенком упрека в голосе. – Он согласился, что нам всем не повредит выйти за привычные рамки. Меня достало играть влюбленных дураков вроде Троила, а тебе, уверен, надоело вечно играть второстепенных персонажей.
Я плюхнулся спиной на кровать.
– Да, наверное, ты прав.
Пару секунд я позволил мыслям поблуждать, потом со смешком выдохнул.
– Что смешного? – спросил Джеймс, потянувшись выключить свет.
– Тебе надо играть Крессиду, – ответил я. – Ты из нас единственный достаточно хорош собой.
Мы лежали в темноте и смеялись, пока не уснули, и спали крепко; откуда нам было знать, что вскоре поднимется занавес нашей собственной драмы.
Сцена 2
Классическая консерватория Деллакера занимала около двадцати акров на восточной окраине Бродуотера, и границы городка и кампуса так часто накладывались друг на друга, что трудно было понять, где кончается один и начинается другой. Первокурсников селили в застроенном кирпичными домами городском квартале, второй и третий курс толклись в Холле, а горстку четверокурсников распихивали по укромным уголкам кампуса – или предоставляли им самим искать жилье. Мы, четверокурсники театрального, обитали на дальнем берегу озера в постройке, носившей причудливое прозвище Замок (не настоящий замок, небольшое кирпичное здание с башней, когда-то там жили смотрители).
Деллакер-Холл, просторный дом из красного кирпича, стоял на крутом холме, отражаясь в темной глади озера. Общежития и танцевальный зал помещались на четвертом и пятом этажах, кабинеты для занятий и преподавателей – на втором и третьем, а первый делили между собой кафетерий, концертный зал, библиотека и зимний сад. С западной стороны к зданию примыкала часовня, а в 1960-е с восточной стороны Холла выстроили для факультета изящных искусств корпус Арчибальда Деллакера (который обычно называли КОФИЙ). С Холлом его соединяли небольшой дворик и сеть мощеных дорожек. В КОФИИ находились Театр Арчибальда Деллакера и репетиционный зал, следовательно, там мы проводили большую часть времени. В восемь утра в первый день занятий там было исключительно тихо.
Мы с Ричардом вышли из Замка вместе, хотя у меня прослушивание было назначено только через полчаса.
– Ты как? – спросил он, когда мы взбирались по крутому склону на лужайку.
– Нервничаю, как всегда.
Неважно, сколько прослушиваний было у меня позади; тревожиться я так и не перестал.
– Повода нет, – сказал Ричард. – Ты никогда не бываешь настолько плох, как думаешь. Просто поменьше переминайся с ноги на ногу. Ты интереснее, когда стоишь неподвижно.
Я нахмурился.
– В смысле?
– В смысле, когда забываешь, что стоишь на сцене, и забываешь нервничать. Ты на самом деле слушаешь других, на самом деле слышишь текст, как в первый раз. Работать с этим замечательно, а смотреть со стороны – наслаждение.
Он покачал головой, увидев мое смятение.
– Не надо было тебе этого говорить. Не робей.
Он хлопнул меня огромной ручищей по плечу, а я так растерялся, что качнулся вперед, коснувшись пальцами росистой травы. Громкий хохот Ричарда гулко отозвался в утреннем воздухе, он поймал меня за руку, помогая удержаться на ногах.
– Видишь? – сказал он. – Стой тверже, и все будет отлично.
– Козлина ты, – сказал я, невольно улыбнувшись. (С Ричардом всегда было так.)
Когда мы дошли до КОФИЯ, Ричард еще раз весело хлопнул меня по спине и скрылся в репетиционном зале. Я принялся мерить шагами переход за задником, прокручивая в голове слова Ричарда и повторяя про себя «Перикла», словно читал «Богородице».
На первых прослушиваниях семестра решалось, какие роли мы будем играть в осеннем спектакле. В тот год ставили «Юлия Цезаря». Трагедии и хроники оставляли за четвертым курсом, третьекурсники ограничивались романтическими пьесами и комедиями, а все эпизодические роли играли второкурсники. Первокурсники работали за сценой, корпели над общими дисциплинами и пытались понять, во что же это они