– В наши дни к человеку приставляют тюремщика! – возмущался я. – Какой позор! Карантинная Служба превратилась в жандармерию! Вы что-нибудь слышали про Третье отделение?

– Это меня не интересует, – зевнул диспетчер. – Это ты уже в лагере им скажешь, начальникам своим, они тебя ждут не дождутся. Мое дело тебя в вертолет посадить и проследить, чтобы ты не выпрыгнул.

– Вы мне еще наручники наденьте, – посоветовал я.

– Что надеть? – не понял диспетчер.

Темный попался. Хотя молодой, это ему простительно. Студент, наверное, лет двадцать всего. Аханул сессию, его сюда и загнали. Для вразумления. А сам он, наверное, о звездах мечтает, мечтатель…

Впрочем, мне этого Гагарина совсем жалко не было.

– Давай, полезай в кабину, – диспетчер подтолкнул меня к вертолету.

– А как же корзинка? – спросил я.

– Какая еще корзинка?

– С провиантом. В дорогу. Ну, там тосты, апельсиновый мармелад, пармезан, ветчина пармская…

Я вспомнил про Андрэ. Про того, который чудно готовил. Вот я хотел его взять, а мне запретили, приписывают теперь ко мне разных посторонних, разных соглядатаев…

– Где провиант? – вопросил я. – Я что, в концлагерь направляюсь? Вы хотите, чтобы я погиб с голоду?

– Тут час лететь, не помрешь, – довольно невежливо ответил диспетчер.

– Стрыгин-Гималайский ваши методы не одобрил бы, – заметил я. – Вы знаете, что такое гестапо? Ваш дедушка там не работал?

– Не зли меня, Уткин, – диспетчер потер кулаки. – Не зли. Я с тобой церемониться не стану…

– Ну что вы, сударь, вы меня не так поняли! Вот вы сами подумайте. На этом корыте…

Я похлопал по борту коптера, и тот ответил мне недружественным жестяным звуком.

– На этом корыте, да с таким гидом… – я скосил глаза на бота. – Мы ведь и расшибиться можем.

– Тогда зачем тебе пармская ветчина? – устало спросил диспетчер.

– Видите ли, я верю в загробную жизнь. Вот мы расшибемся, и я, как добрый человек и воин, прямиком двину в сад Ирий. Этот металлолом с ногами, разумеется, со мной – как мой верный слуга. И что же получится? Вот дойдем мы до ворот чудесного сада, а там восьмиглавый пес, сторожит, значит, пропуска проверяет, пароль спрашивает. Его, само собой, надо чем-то задобрить. А чем? Никакой еды со мной нету, железяку вашу… Я кивнул на бота, – железяку он жрать не будет – вот и получается…

– Болтун, – перебил меня диспетчер. – Никогда таких не видел. Не зря тебя в лагерь отправили…

– Привет гестаповскому дедушке! – я щелкнул пятками. – У меня есть чудный рецепт пирога с дроздами…

– Давай, полезай!

Этот хам подтолкнул меня к машине. Бот зловеще потер ладони. Или мне показалось?

– Может, вы все-таки сбегаете в буфет? – спросил я. – У вас там бутерброды с котлетами есть, я видел. Тут же недалеко! А если хотите, я сам могу сбегать…

Диспетчер погрозил кулаком. После чего откинул фонарь кабины, подхватил меня за шиворот и закинул внутрь. Штангист-виртуоз, Домкрат Сергеевич.

– Не зря тебя все-таки в лагерь отправляют, – сказал Домкрат. – Десять минут с тобой знаком, а уже на Меркурий хочу. В Постоянную Экспедицию.

– Осторожнее с этим, – посоветовал я, – у них у всех там волосы на спине начинают расти. И не простые, а кевларовые – потом ни расчесать, ни выщипать, вам оно надо, жизнь с такими волосами?

Диспетчер захлопнул фонарь. Я оказался в темноте, светофильтры активировались и стали подстраиваться под яркое австралийское солнце.

Что происходило снаружи, я не видел, потом в кабину забрался бот, и винты над головой скоро завыли, коптер задрожал, как стихотворная помирающая лошадь, а потом безо всякого предупреждения рванул вперед и вверх. Так резко, что я даже хлопнулся глазом о прицел, зачем тут прицел вообще, в кого у нас можно прицеливаться?

Больно хлопнулся, синяк теперь назреет. Прилетим, скажу педагогическому начальству, что меня этот диспетчер избил. Да. Применил запрещенные меры физического воздействия. Да еще к несовершеннолетнему. Не поверят, конечно, но я все равно скажу, я ведь враль. Враль и социопат, склонный к мягким формам девиации. Меня перевоспитывать надо, вот пусть эти запесосы и перевоспитывают, а по морде прицелом зачем? Диспетчер вот меня избил, а этот хамоватый бот летит так, будто дрова везет, все внутренности растрясаются. Перевоспитание! Человека лаской надо перевоспитывать, а не прицелом.

Впрочем, с этим ничего поделать нельзя, оставалось только терпеть. Чтобы терпелось быстрее, я придумал себе занятие – пока летели над океаном, выбирал моему гиду имя. Сначала хотел назвать его просто – Иуда, но потом передумал. Слишком долго произносить, язык сломаешь. Надо было что-нибудь покороче, из трех букв. Дуб. Боб. Лоб. Чтоб. Ничего интересного не придумывалось. Достал лэптоп, но он тоже не работал, то ли тут вообще все глушилось, то ли в самого бота глушилка была встроена. Никакой связи, никаких информканалов, радиотишина, короче.

Хмырь. Тоже длинно.

Заскок. Как раз в яму попали в воздушную, я ругнулся и придумал, как звать этого… В бессмертной работе доктора Мессера «Отсечение языка» в самом конце книжки есть раздел, посвященный так называемой «инфернальной лексике». В том числе и кличкам, то есть прозвищам. Там такие есть, просто уши в прах рассыпаются, желчь разливается от восторга. К сожалению, употребить их не могу, даже по отношению к боту. Пусть будет Заскок. Неплохо. Заскок Денисович.

Потом я стал думать вот о чем. Что-то меня в последнее время несет по тропикам. По джунглям. Пустыням. Островам. Одни острова в моей жизни, видимо, зацепился за меня какой-то островной период. С другой стороны, острова лучше, чем тундра. Лучше, чем горы или какие-то там ледники, лучше, чем Венера. Острова – это неплохо. Джунгли – это тоже неплохо, джунгли сейчас комфортные…

Я вспомнил джунгли, вспомнил Ахлюстина, Потягина, Октябрину, Урбанайтеса вспомнил. И даже с какой-то ностальгией. Чуть ли не слеза навернулась, стал я сентиментален. Бедные. Жертвы психического насилия. Молоко им кокосовое выдавать, как в допотопные периоды.

Вообще, диспетчер сказал, что полета тут час. Но мы летели уже два с половиной, а никакой земли и в помине видно не было. Или диспетчер обманул, или этот бот специально, чтобы меня помучить, все это затеял. Как эти вертолетчики раньше служили, даже системы гашения инерции нет, трясет, как… Как черт знает где! Как в кофемолке!

Часов через сто пятьдесят, нет, на самом деле через три часа двадцать минут вертолет повалился на правый борт. Под брюхом замелькала растительность, турбины заревели пронзительнее, болтанка усилилась, а потом снизу вдруг здорово пнули. Винты стали замедляться, и я понял, что мы прилетели.

На Остров Перевоспитания. Теперь я просто узник замка Иф, просто Себастьян дэ Моле, первый кроманьонец в космосе.