Когда я проходила через прихожую, я увидела, что мистер Тилсбери находится в гостиной и своими бледными руками поправляет занавески. В этот момент его стеклянный взгляд тоже остановился на мне. Он улыбнулся, но я лишь опустила глаза и прошла мимо.

* * *

Позднее, сидя в одиночестве в своей комнате, я услышала затихающий стук лошадиных копыт и шумный грохот подъезжающего экипажа. Я с любопытством прижалась лбом к холодному стеклу и посмотрела вниз, чтобы рассмотреть, какой формы тени появятся внизу.

Лакей в цилиндре и длинном пальто с фалдами ловко спрыгнул вниз со своего кучерского места, открыл дверь экипажа и помог трем леди спуститься на тротуар. На всех трех были черные шляпы, но лицо одной, самой маленькой из них, скрывала длинная черная вуаль. Выстроив в линию всю группу, она провела ее через наши ворота, и, прежде, чем они исчезли из виду, я успела разглядеть руку мистера Тилсбери, приветствовавшую их из-за двери.

Кучер взялся за узды, отогнал прекрасную пару лошадей на несколько ярдов, уселся сзади и, лениво чиркнув спичкой, зажег лампы на высокой крыше экипажа. Крошечное яркое пламя вспыхнуло в темноте, но вскоре его затмил низкий желтый свет фонарей, и приглушенное мерцание его красных кончиков постепенно умирало в одиночестве на тротуаре.

Уже собираясь отвернуться, я неожиданно заметила некое движение, а потом фигуру, стоявшую поодаль на кладбище. Она была почти незаметна в тени, тихо расположившись у основания башни, мрачный шпиль которой торчал во тьме, словно грозя небесам.

Как долго он стоял там, в стороне от улицы и света экипажных фонарей? Человек был одет в темную и потертую одежду, его длинные, неухоженные волосы выбивались из-под широкополой шляпы. С тревогой оглядевшись вокруг, он внезапно повернулся лицом прямо по направлению к моему окну.

Я была взбудоражена и поражена тем, что из наблюдателя моментально превратилась в того, за кем наблюдали, и, хотя, возможно, это длилось только мгновение, мне показалось, что его пристальный взгляд задержался на моем лице несколько долее. Думаю, что я тоже улыбнулась, так как его губы внезапно растянулись в улыбке, которая, насколько я смогла разобрать сквозь мрак и на таком расстоянии, совершенно преобразила выражение его лица.

Могу поклясться, что он произнес развязное «привет», заставив меня необычно разволноваться. Вероятно, он принял меня за кого-то другого, может быть, за человека по имени Нэнси? Задумавшись, я неожиданно вздрогнула от звука, раздавшегося за моей дверью, и быстро оторвала пальцы от оконного стекла, на котором осталось пятно от моего горячего дыхания. Но это оказалось всего лишь служанка, устало бредущая к себе на чердак. Нужна ли она была еще этим вечером, чтобы помогать гостям… на этот вопрос ее тяжелый медленный шаг по лестнице ответил — нет.

Когда я снова вернулась к окну, маленькие круглые пятна в тех местах, где кончики моих пальцев касались плотных стекол, все еще были видны, но, когда я наклонилась и посмотрела сквозь тьму, улыбавшийся незнакомец уже исчез.

Прошла неделя, и снова прибыл тот экипаж. Я не удивилась. Многие возвращались снова, чтобы услышать мамин шепот, получить через нее привет от любимых, которые ушли навсегда и про которых никогда не говорили как о мертвых. Она и Тилсбери изобрели великолепный наркотик, спасательный круг, чтобы не утонуть в бурном море отчаяния и горя… Но все это лишь до того дня, когда эти воды успокоятся и утешительные, колеблющиеся волны слов миссис Уиллоуби будут не нужны.

Насколько я понимала, в этом и состояла суть ее дела.

Снова в доме шли чрезвычайные приготовления. Спокойствие моего дня было грубо нарушено бесконечным грохотом бегавших по лестнице ног. Когда же наступил вечер и наконец воцарился мир, я уселась в своей комнате, намереваясь почитать, но никак не могла сконцентрироваться. Я взялась за роман «Женщина в белом», но на этот раз мистер Коллинз только докучал мне, поэтому я достала образец вышивки, сделав несколько вялых стежков шелковой нитью. Но все оказалось безнадежно. Я больше не могла делать вид, что мне безразлично, для какого посетителя могли потребоваться такие необычные приготовления. В конце концов, чашки чая или стакана портвейна было бы вполне достаточно.

Тилсбери прибыл в шесть, и вскоре после этого мама примчалась наверх, легко чмокнув меня в щеку:

— Я надеюсь, моя дорогая, ты не возражаешь, чтобы снова посидеть здесь. Это такой важный клиент — очередное вечернее посещение, весьма срочное. Ты знаешь, что это не то, что я обычно устраиваю… и если бы я только могла рассказать тебе… — казалось, будто она с трудом сдерживает себя, чтобы не разболтать, но она продолжила: —…Но нет, я поклялась хранить тайну, хотя, обещаю тебе, уже завтра все вернется на свои места.

Если бы только ее слова оказались правдой. После того вечера наша жизнь никогда не могла снова стать прежней.

— Не волнуйся, мама. Я совсем не возражаю против того, чтобы побыть в одиночестве.

Я лгала, прекрасно зная о том, что ей хочется поскорее спуститься вниз, приготовить свой стол и угождать своему дорогому мистеру Тилсбери.

— Хорошо, если ты уверена… — В дверном проеме за ней слабо мерцало искусственное освещение, в котором ее зеленые глаза как-то необычно поблескивали. Она послала мне воздушный поцелуй, хотя я с презрением проигнорировала этот маленький знак любви, капризно откинувшись назад на стуле и спросив:

— Мама, тебе не кажется это странным, что, несмотря на твой талант разговаривать с мертвыми, ты никогда не вспоминаешь о папе?

От этого внезапного, резкого вопроса у нее вырвался возглас удивления, и она нахмурилась, прежде чем ответить:

— Ты права. Это странно, и это всегда было мне понятно, но впервые услышав… ладно, я ничего не почувствовала. Никаких знаков или видений. Никаких утешительных, обнадеживающих слов. Совсем ничего! И даже когда я в первый раз проконсультировалась с мистером Тилсбери, даже он не смог помочь мне… но потом, — мама сделала паузу, глядя вниз и тщательно исследуя поверхность своих рук, словно там мог содержаться ответ, — иногда мне кажется, что он здесь, что он смеется над моим образом жизни, спрятавшись рядом за пределами моего видения и досягаемости, тайно шпионя за мной. — Она глубоко вздохнула, а затем быстро взглянула на меня: — Ты знаешь, что твой отец всегда был так далек от моих интересов. Он был доктором, и его научный, медицинский разум не допускал ни малейшей возможности существования божественных, потусторонних сил. Он считал все мои увлечения простыми женскими выдумками.

Она коротко и горько усмехнулась, а я подумала о том, сколько общего, вероятно, нашлось бы у меня с моим умершим отцом. Я не сомневалась, что моя жизнь стала бы совсем другой, если бы он был сегодня жив. Конечно, он не пришел бы в восторг от моего образования: меня обучали только музыке и танцам — тому, что считалось необходимым для того, чтобы стать хорошей и нужной женой. Но я не превратилась в самоуверенную или чересчур умную, поскольку молодые леди должны были привыкать к послушанию, знать, как дать заметить себя, не будучи услышанной, всегда стремиться выглядеть прилично и мечтать только о том, как выйти замуж, угождать своему мужу, рожать детей и успешно управляться с домашним хозяйством. И иногда казалось, что моя мама полагала, что это «образование для замужества» — самый верный и короткий путь, чтобы поскорее сбагрить меня с рук!