семинара современной поэзии. Жаба, как звали Вениамина Бенедиктовича в студенческих кругах, слыл известным критиком с советских времен и председательствовал в недавно образованном союзе писателей РСФСР, в местном отделении общественной организации. Критик был одет в старый пиджак цвета мусорного мешка и носил очки с толстыми линзами и оправой телесного цвета.

Зажравшийся такой важный кабан, поверивший в себя. С неплохими такими возможностями по части вопросы интересные порешать.

Подбородок, на толстой харе точно как у жабы (отсюда и погоняло прилипло) надувался при каждом вдохе. В руках платок — испарину смахивать. Рожа у Вениамина Бенедиктович вся мокрая.

«Выглядит собака сутулая точь в точь, как тогда», — подметил Боря.

И поймал себя на мысли, что в кабинете духота, хотя окна открыты. Вот тебе кстати первая нестыковочка, дело тогда происходило зимой, аккурат после нового года…

— Ты выступать собираешься, Шулько? — высрал Жаба, пуча на Сивого маленькие свинячьи глазки. — Или особого приглашения ждёшь? Так его не будет!

«Базарит также как тогда и живее всех живых, сука такая», — не смог сдержать своего раздражения Борис.

— Собираюсь — буркнул он, поднимаясь из-за парты.

И тут вдруг понял, что чувствует себя совершенно неуютно в собственном теле. Как будто пиджак с чужого плеча примерил, а он на несколько размеров меньше оказался. Ощущения странные такие… руки короткими кажутся, ноги тоже, как будто не с того места растут. И тело не слушается сразу, словно сбой случился в настройках.

«Какой нелепый сон», — решил Сивый, плетясь к Жабе, стих собственного сочинения зачитывать.

Идя по аудитории неуверенной походкой, Боря оглядывался, пытаясь вслед за Машкой припомнить присутствующих на семинаре ребят. Поэзия собирала по большей части женский коллектив, чем собственно Борису Дмитриевичу так нравилась. Как собрать в одном месте девчат? Сказать, что ямб хореем погоняя сложишь в их честь оды, а девки ушами любят, как пчёлы на мёд слетятся. А бабником Сивый был на зависть. Юному поэту девки прохода не давали, просто давали — было время. Правда сейчас он чувствовал себя неловко — женский пол за партами зевал, смотрел куда угодно, но не на него. Не замечали Сивого в упор, чего раньше не наблюдалось.

Меж тем народ Боря стал потихоньку узнавать. В аудитории сидели Вера Клименко, Таня Логвиненко и другие девчата, чьи имена легко всплывали в памяти даже много лет спустя. Однокурсницы.

Осмотреться до конца Боре не дали — какой-то хрен вдруг поставил ему подножку. И Сивый завалился на пол, растянувшись на видавшем своё линолеуме.

Поднялся ржач.

Сивый вскочил, увидел за партой своего обидчика, а память вдруг услужливо подсказала имя студента — Антон.

И тут его как током прошибло, за малым второй раз инфарктом не пробрало. Боря замер, как вкопанный. Словно баран на новые ворота уставился на широкоплечего красавчика. Пришло осознание, что эта бугристая гора мышц, этот юный Арни — ни дать, ни взять сам Сивый, по крайней мере точная копия. Вот только…

«Сивый это я!», — попутало Борю. — «Ты вообще кто такой, демон? И почему тебя зовут Антон?».

Память, какая-то вторая память что ли, услужливо подсказала, что этот Антон пришёл на семинар с Машкой бондарихой, первой красавицей потока.

«Это ж моя телка, какого лешего», — продолжил изумляться Борис, совершенно потеряв дар речи. — «Я ж тебе псу яйца пооткручиваю».

— Ой, я случайно! — выдал Антон раскатистым басом и свои ручищи поднял, ладони показал — я ни я, жопа не моя, а нога случайно вылетела.

Судя по тому как этот бродяга вылупил на Сивого зеньки, его конкретно выбесило, что Машка уделила юному поэту внимание.

Поэтому он и выставил подножку и Боря вспахал полевым комбайном линолеум, пока в парту не упёрся лбом.

«Если он это я, ну в смысле какой-то соколик, занявший мое тело, то кто тогда я такой?», — задался вопросом Борис.

Томик, который Сивый выпустил из рук, поймала девка с первой парты — Ленка Семейка, староста потока и активистка, что не дай бог.

— Боренька не убейся!

Ленка выросла перед ним, протягивая сборник и принялась отряхивать приставшую к одежде пыль. Тут то и пришло очередное озарение. Староста прежде дышавшая ему в пупок, теперь оказалась немногим ниже самого Сивого. А значит в своём видении Борис Дмитриевич вовсе не был самим собой, сильным и накаченным юношей с разрядом по боксу. Здесь он обладал куда более скромной комплекцией хлюпика и носил дурацкие усы пушком, которые многие сравнивали с растительной поверхность на женском половом органе.

Он взглянул на себя и почувствовал оторопь. И тут случилась этакая самоидентификация с собственным телом.

«Погодь ка, так я выходит в Зяблика попал? Ек макарек, че привидится — телами обменялись!».

Тоха Зябликов был однокурсником Сивого. Щупленький такой, мелкий, ручки как веточки развиваются, ножки в коленях трясутся. Интересно как провернулось, Боря то никогда себя на месте Зяблика не представлял. А вот однокурсник видать представлял и похоже его мечты сбылись, пусть и в видении Шулько. Зяблик стал обладателем роскошного тела, коим некогда обладал Сивый.

Стало понятно отчего Тоха позволяет себе вольности, чувствует себя в безопасности козел.

«Ну-ну. Это снаружи я тощий дрищ, так что особо не обольщайся, ты то как был Зябликом, так и остался», — успокоил себя Боря, а потом дополнил размышление. — «Интересно, он вообще в курсе, что заграбастал себе под шумок чужое тело?».

— Шулько! Я жду! — прохрюкал Жаба.

Сивый подобрался, забрал у Ленки томик со стихами. Открыл сборник:

«Сивая черёмуха» — гласили первые строки.

Столько любви вложено, каждый раз при виде стиха пробирает. Боря ласково погладил ладонью гладкую бумагу.

По этой части видение повторяло день прожитый тридцать лет назад один в один. Сейчас Боря расскажет стих и начнётся свистопляска… Схожая байда снилась Борису Дмитриевичу сотню раз. Как незакрытый гештальт, который так и не получилось проработать со временем. А Сивый, стыдно признаться, даже к психологу ходил в своё время. Помогло, на время сны прекратились, но братва видать сегодня надавила на больную мозоль, сравнив «сивую черемуху» с «белой березой» Есенина, как Жаба сделал.

«Ну правды ради может оно и внатуре похоже», — признался себе Боря. — «У него вон белая береза под окном, а у меня сивая черёмуха у дома. Те же яйца, только в профиль».

Сивому вспомнилась фраза «воруй, как художник». Ну а чего, вот он и украл мотивы, чтобы Машку бондариху на первую ночь расчесать, та была без ума от Есенина.

Попятившись на до боли знакомые строки, и прикинув, что если в его видении присутствуют новые вводные Сивый