Йорген и я оборачиваемся. С разных сторон одной колонны выступают ШШ, сурово улыбаясь.

— Припоминаю, — Йорген мычит в трубку. — В Сочи, да?

— В Сочи — нет. — Гуси качают печальными клювами. — Бенкендорфа помните? Александра Христофоровича.

— Честно говоря — не очень, — Йорген придерживает пальцами трубку, которая мешает тактично артикулировать.

— Ну как же? Десять лет назад! А?

— Точно! — трубка Йоргена выпрыгивает из рта. — Вспомнил! Ну что ж, ждем вас на банкет. Марк, когда?

ШШ синхронно касаются узлов своих бледных галстуков:

— Нет, спасибо. Это вы без нас. Марк, пишите скорее, не отвлекайтесь. Возможно, у нас для вас будет скоро очень интересное новое предложение.

И летят вдаль, взмахивая пиджачными фалдами — над бульваром, над трамвайными рельсами, над сиренью, над липами. Йорген провожает их прищуром, трубка застыла в его правой руке, только дымок тянется вверх, обещая хорошую погоду, добрую водку, ласковый сыр.

— Н-да, — произносит Йорген. — Интересные пацаны. А я все думаю, где я их видел? Ну и черт с ними! Хоть банкет не испортят… Марк, а ты действительно не затягивай! Я же знаю — ты за день все написать можешь, ну?

— Молодые люди!

Йорген и я глядим поверх ступеней вниз. Зыбкая старушка, с ритуальной сумкой на колесиках умоляет нас:

— Простите, эта дорога к храму?

— Что? — Йорген вынимает изо рта трубку — Куда?

— Я говорю — где тут бюро охраны?

— А, это мы не знаем. — Йорген снова погружает мундштук в рот и издает сладкие вурдалачьи звуки. — Марк, пиши! Не отвлекайся! Побольше крови и цинизма. Ничего святого. И подумай — надо все-таки в первой показать хоть мельком этих плохих парней из «Союза Б»? Зло должно быть зримо. И главное — их цель, ну? Эти сейчас там, — Йорген трубкой показывает за спину, — не спросили про цель, потому что обалдели от самого размаха, от этого заговора, и герои у тебя отлично получились. Но Вазген прочитает и точно спросит про цель. Вазгена не проведешь. Какая цель?

— Честно? Я сам еще не знаю.

— А откуда такое название — «Союз Б»?

— Тоже не знаю.

— Я понял. Вдохновение навеяло. Черт с ним, с названием. Нужна цель. Цель, ну?

Цель. Цель. Цель. В ядре моего мозга вспыхивает тусклый протуберанец. Лицо Йоргена на мгновение темнеет, дым его трубки багровеет до закатного, голос распадается на крошки старой магнитофонной ленты. Я закрываю глаза.

Над моим небом-овчинкой раскачивается незримый царь-колокол. Я не вижу его, я чувствую. Я жду удара. И тогда явится мой Старец и изречет…

— Марк, ты что?

Не сразу открываю глаза: боюсь, что мир изменился и я могу его не узнать. Протуберанец гаснет. Колокол растворяется.

— Марк!

Открываю глаза. Йорген все тот же, его трубка на месте, трамвайные рельсы по-майски блестят, сирень зацветает, чего не хватает?

— Йорген, тут была сейчас старушка?

— Была. Вон еще идет.

— А старика не было? С большой бородой?

— Какого старика? Какой бородой? Ты что, Марк?

— Нет, никакого. И бороды не надо…

— Ты иногда все-таки странно шутишь. Так вот насчет цели…

— А если я вообще не напишу вторую серию?

— Очень остроумно. Думай насчет цели и звони мне. Так когда банкет, ну?

— Подожди с банкетом. Пусть вторую серию другие пишут. А мне заплатят за использование бренда и персонажей.

— Ага. А ты что будешь делать?

— Другое кино писать.

— Про Кузьмича своего? — Йорген смеется. — Очень интересная история. Я чуть не уснул, когда ты мне тогда в ресторане про него рассказывал.

— Да, например, про Кузьмича. Без крови и цинизма.

— Все, Марк, хорош, ну! Ты что, на кухне с гитарой?

— Какой кухне?

— Да все мы сидели когда-то с гитарами, пели этого… Неважно. Нет уже кухни, и гитары нет. Интеллигенцию мы уничтожили, остались зрители. Перестань. Настоящий кошмар так, как ты, никто не напишет. Я понимаю, ты расслабился за время Депрессии. Но сейчас надо собраться. Это кино очень нужно. Я сейчас даже не про зрителей — черт с ними! Но ты хорошо представляешь, сколько народа завязано на этом проекте. Сотни людей! Сотни! Всем надо зарабатывать, у всех семьи. Дачи. Горные лыжи в Альпах. Без тебя ничего не будет, ну? Твои герои уже вон, по улицам ходят!

Йорген показывает трубкой на Турбочекиста. Этих турбочекистов я шаловливо родил лет пять назад, когда на рассвете пил сухое сицилийское вино и ел острый сыр в проеме Триумфальной арки — со стриженной наголо поэтессой.

Будет уместен кадр: я и поэтесса на фоне арки и рассвета. Триумф и Рассвет — какие зычные аллегории для кино, не правда ли, мой верный Бенки? Кадр секунд на пять, не больше, а то аллегория затянется ряской. Ты скажешь, это увеличит бюджет? Перестань, немецкий скупердяй! Денег на хорошее кино жалеть не надо. Жалеть надо бездарей. — Марк! — кричит поэтесса сквозь арку, и позеленевшие рыцари в латах вздрагивают. — Марк, ты такой гениальный. Да, не смущайся! И напоследок я скажу…

Нет-нет, это лишнее, не отвлекаюсь.

Сериал «Турбочекисты» шел три сезона, пока не началась Депрессия.

— Они ходят, мои герои, — я присаживаюсь прямо на ступеньки, чтобы затянуть шнурок на левом кеде. — Только я с этого ничего не имею. Как же это бесит. Бесит.

— Такие у нас в кино условия, ну? — Йорген внимательно смотрит на шнурки моих черных кедов. — Мы тут не однажды в Америке. Но у тебя беспрецедентные гонорары. В сентябре получишь, наконец, своего «Демиурга».

— Откуда ты знаешь?

— Ты ведь хочешь этого хрустального пацана, ну? Это, кажется, единственный приз, которого у тебя нет?

— Да. Но мне не дадут. Потому что в этой Академии решают все дряхлые импотенты, которые способны прошамкать лишь слово арт-хаус. Я для них враг, вредитель, убийца. Бесят, бесят.

Йорген морщится:

— Ты получишь «Демиурга», ну? Я вроде не похож на импотента?

— Нет, не похож. Не похож.

— Скажи, а зачем тебе вообще все эти призы, если ты ни разу не пришел на вручение?

— Нужны. Просто нужны. Коллекция. Неужели непонятно?

— Тогда пиши! Не подводи меня. Я всячески тебе помогаю: находил диалогистов, когда ты зашивался с объемами. Могу сейчас найти диалогистку посимпатичнее, ну? Может, поедем ко мне на Поварскую, на крышу, поговорим о цели? А то стоим тут…

— Нет, я на велосипеде.

— Да, я и забыл. Как ты по Москве на нем ездишь? Японимаю — в Форте дей Марми… В общем, соберись. Марк Энде — это не человек. Это фабрика. Ну?