– Я, так сказать, восхищен вашим поступком. Такая гражданка, как вы, честь для нашего города.

Мака рассмеялась:

– Не стоит преувеличивать.

– Я не преувеличиваю. Грудью остановить танк…

– А вам понравилась моя грудь?

Постников смутился и сам покраснел как девица.

Мака взяла Олега за руку и потянула назад:

– Можно тебя на пару слов?

– На пару слов можно…

Дальше двух шагов им отойти не удалось. Толпа создавала живую стену. Мака продолжала сжимать руку Олега и, не мигая, смотрела ему в глаза:

– Твой дружок – скромный мальчик. Краснеть не разучился. А тебя ничем не проймешь…

Голенев нагнулся к ушку девушки:

– Может, тебе и раньше приходилось останавливать танки сиськами?

– Мне приходилось снимать мужиков. Какая разница, во что одет кобель? В джинсу или в броню?

– Интересный подход к боевой технике.

– Рада тебя заинтересовать.

– Сейчас не время. Что ты хотела мне сказать?

– Вернешься домой, приходи в нашу церковь. Помнишь, где мы с тобой уже один раз виделись.

– К чему это?

– Во-первых, ты обещал. Во-вторых, помолимся о душе Кащеева, в-третьих, мне нужна помощь…

– Я тебе уже помог, освободил от дружка…

– А я?

– Что ты?

– Как мне жить дальше? Я не хочу больше ублажать уголовников…

– Собери свои вещички и на все четыре стороны. Страна у нас большая.

– Все бросить? Зачем? Я хочу, как ты, помогать людям. Тот же детский дом на деньги фирмы Кащеева можно кормить, поить, да еще и ремонтировать. Я хочу приносить пользу.

Голенев никак не ожидал от Маки подобных мыслей. Она его застала врасплох:

– Я подумаю.

– Не слишком долго. Я одна могу наделать глупостей. Кстати, я с машиной. Могу подбросить.

– Черный «мерседес» Кащеева?

– Да.

– Спасибо. Однажды я на нем уже прокатился… Лучше поездом.

– Как знаешь. Поезд приходит в половине третьего. В три жду…

– Не поздновато ли для свидания?

Ответить ей не дали. Люди тянулись пожать Маке руку, высказать ей свое восхищение, дотронуться до ее плеча. Олег вернулся к Тихону и больше в столице Маку не видел.

Всю ночь в Москве гуляли, пели и пили. Толпа хлынула на Лубянку, тогда еще площадь Дзержинского, с яростным желанием покончить с ненавистным КГБ. Но обошлось. Покончили лишь с памятником железному Феликсу. Его стащили при помощи крана с постамента и под ликующие крики увезли прочь.

Москва осталась позади. За окном вагона тянулись пригороды, вывернувшие к полотну железки свою неприглядную изнанку. Ряды бетонных коробочек-гаражей заканчивались неизменной свалкой. Кучи ржавого железа, остовы легковушек, изношенная резина, бутылки, банки и всевозможные отбросы вызывали отвращение. Но наших пассажиров пейзаж сейчас не интересовал. Два бывших воспитанника детского дома возвращались в родной город победителями. Одному из них предстояло отстоять на выборах титул мэра, другому – помочь другу построить рай в отдельно взятом провинциальном городке России. Оба верили, что их планам теперь уже никто не помешает. Два студента, что ехали с ними в купе, спали мертвым сном на верхних полках. Они тоже участвовали в защите Белого дома, теперь отсыпались всласть, и разбудить их мог лишь ушат холодной воды.

Тихон размечтался вслух:

– Демократия сумела себя защитить, и жизнь очень быстро наладится. Цементный завод закончим, выборы проведем.

– Смотри не сглазь. – Усмехнулся Голенев.

– Знаешь, Олежка, я так счастлив! – Постников полез в карман, достал пачку сигарет и потянул друга в тамбур: – Хоть покурю, пока жены нет рядом. Видишь, какой я трус?

– Ты танков, Тиша, не испугался. Не всякий солдат перед танком устоит, а ты у нас человек гражданский. Ты не трус. Ты герой.

Постников, хоть и находилась его жена за триста с лишним километров, закурил так же воровато, как если бы она сидела с ними в вагоне. Затянувшись, еще раз огляделся и, виновато улыбнувшись, добавил:

– Нет, Олежка, я трус…

– Значит, ты очень смелый трус. – Усмехнулся Голенев, и взъерошил другу волосы на макушке.

Некоторое время рядом с железной дорогой тянулось шоссе. По нему на бешеной скорости промчал черный «мерседес». Олег узнал лимузин убитого им бандита:

– Вон твоя героиня полетела. Часа на два раньше нас дома будет.

– Ты сказал, что она подруга Кащеева?

– Так и есть.

– Странно. А мне она понравилась. Смелая, так сказать, девушка, и за дело наше постояла. Кстати, что-то давно самого Кащеева не видно…

– Соскучился?

– Да ладно, хватит о них, об уголовниках… – Тихону не хотелось думать о грустном. Образ идущей на танк Маки не вязался с воровским миром: – Я не герой. Вот девушка… Как ее зовут?

– Мака ее зовут.

– Занятное имя… Она настоящая героиня. Надо подумать, как отметить ее поступок.

– Подумай… Но, и ты, Тихон, держался молодцом.

– Это потому, что ты был рядом. – Постников затушил сигарету, они вернулись в купе. Оба тут же улеглись на свои полки.

– Пожалуй, приеду и брошу курить. Ты же бросил… – Сообщил Постников, натягивая простыню на голову.

– Хочешь, примажем, как я со своим приемным сыном Ленькой. Закуришь, обрею наголо. – Предложил Олег.

Тихон не ответил, он спал… Задремал и Голенев. Оба не сомкнули глаз несколько суток. Слишком напряженные выдались в Москве дни в конце августа одна тысяча девятьсот девяносто первого года.

Мака вернулась в Глухов не на два часа раньше, как предположил Голенев, а почти на пять. Она спешила не случайно. Новая хозяйка кооператива не доверяла бандитам, которых держал на службе Кащеев. Они могли воспользоваться смутным временем путча и разграбить ее владения. Единственно, что ее успокаивало, так это их уверенность, что Кащеев еще жив. Геннадия шестерки панически боялись, поскольку не понаслышке знали о его жестокости.

Но волновалась она напрасно. Все ее службы рьяно праздновали победу демократии. В кафе Какманду шла большая пьянка. Маку встретили громким восторженным матом. Она решила гулянку поддержать и выставила братве ящик водки. Ей принесли бокал коньяка.

– Век свободы не видать! Жалко, Кащея нет. – Прослезился Пятак после третьего стакана.

Мака взяла его за руку:

– Проводи меня домой.

Пятак тут же протрезвел, и слезы у него высохли. Они вошли в холл, где Мака сразу разделась: