Пупсик стиснул зубы, замотал головой, застонал… И очнулся.

Вокруг было темно, и вначале Пупсику показалось, что он очнулся в родной больничной палате после очередного приступа. Сейчас откроется дверь, Иван Максимович зажжёт свет и, ласково приговаривая, даст горькую микстуру, от которой станет легко и покойно. Но свет не загорелся, на душе было муторно и мерзко, в воздухе пахло горелым. Пупсик заворочался и только тогда понял, что спал одетый и лежал не на больничной койке, а на гофрированном картоне. Он тихонько, по-детски, захныкал и сел. Некому его было пожалеть…

Внутренний хронометр подсказал, что уже половина седьмого утра и ему пора покидать «квартиру», пока жильцы не заторопились по лестничным маршам на работу. Вообще отсюда Пупсик обычно уходил затемно — спал он мало, четырёх-пяти часов в сутки вполне хватало, — и только приступы могли его задержать. Он прислушался. Ничьих шагов в подъезде не было слышно. Тогда Пупсик пошарил рукой по стене над головой, нащупал лампочку и довернул её в патроне.

Тусклый свет двадцатипятиваттки осветил убогую конуру, в которой взрослый человек среднего роста мог бы разместиться разве что в три погибели. Пупсик стащил с головы шапку, затем осторожно провёл рукой по обмотанной стекловатой трубе, нашёл спрятанный осколок зеркала и заглянул в него. Досталось ему этой ночью крепко. Обычно по-детски розовое личико стало серым, то здесь, то там его покрывали белесые пятна шелушащейся кожи, волосы, слипшиеся от пота, висели сосульками, а из щелей опухших век смотрели больные, затянутые мутной поволокой глаза. Тихонько поскуливая, Пупсик на четвереньках пробрался к банке, налил в неё воды, окунул чистенькую тряпку, висевшую на одной из труб, и стал обмывать лицо.

Нехитрая процедура освежила сознание, и когда он снова посмотрелся в зеркало, то увидел своё почти обычное лицо: сморщенную мордочку уродца с нависающим над надбровными дугами выпуклым лбом, карикатурно вздёрнутым носиком, непропорционально маленьким ртом и пухлыми щеками, расцвеченными алеющими пятнами молодой кожи, отмытой от шелушащихся струпьев.

Пупсик выстирал тряпицу, выжал и снова повесил её на трубу. Затем перелил грязную воду из банки в пластиковую бутылку, засунул её в карман, чтобы потом вылить где-то на улице, и встал. Ноги были ватными, идти никуда не хотелось. Хотелось снова лечь и спать, спать… Спать, пусть даже последним сном.

Пересилив себя, он осмотрелся вокруг, поверяя, насколько хорошо привёл в порядок «квартиру» перед уходом. И лишь тогда заметил на картоне чёрную обугленную полосу. Вот откуда запах гари, понял он. Кажется, дракон стал подбираться к нему всерьёз.

Странно, но эта мысль не расшевелила заторможенное сознание. Он только проверил, не тлеет ли где картон, и, убедившись, что нет, вывернул лампочку из патрона, абсолютно не ощутив, насколько она раскалилась. Затем снова прислушался, нет ли кого в подъезде, протиснулся сквозь дверцу и вышел на улицу.

Все держат меня за лоха. Плевать. Пусть их. Как в известном анекдоте: «Сидит на берегу обезьяна, удочку в воду забросила, рыбу ловит. Плывёт крокодил. «Слушай, обезьяна, на какую наживку ловишь?» «Гони пятёрку, скажу». Ну, дал ей крокодил пятёрку. «А на банан!» «Тьфу, дура, кто ж на банан клюнет?» «Дура, не дура, — отвечает обезьяна, — а четвертак в день имею!»

Вот так и я. Лох-лохом, а свой «четвертак» не упущу. И Харя о нём не знает. Харя — это мой «бригадире». По кличке понятно, что мордоворот ещё тот. А у меня клички нет. Пескарь — фамилия такая. Потому и кличка «лох» не пристала, а то бы не отодрать.

«Работа» у меня непыльная — ходи по рынку да порядок наводи. Наш порядок. Омоновцы вон тоже ходят, но они свой порядок блюдут, чтобы никто друг другу морды не чистил. А наш интерес — чтобы никто посторонний в кормушку носа не сунул. Платят нам за охрану «челноки». Скрипят зубами, глаза отводят, но платят. Знают, придёт другой «крутяк», будут платить больше.

«Налог» мне вообще-то собирать не доверяют, говорят, хлипок больно, да и мордой не вышел — никакого уважения у «челноков» не вызываю. Ну и ладно. Я своё другим беру. Примелькался среди «челноков», поняли они, кто я, ну и, естественно, где пачку сигарет задарма, где бутылку, где джинсы за полцены. А намедни американские армейские шузы за чирик оторвал. Торгаш аж побелел весь, когда я ему десятку на прилавок бросил. Но ботиночки мне протянул, разве что «спасибо за покупку» не сказал. Так что живу, не тужу. Всё есть. Правда, «колёса» купил себе подержанные. «Вольву» у Хари. Ещё и должен для виду остался, а то заподозрит, что я свой интерес в кормушке имею.

Ну, в общем, хожу я вразвалочку по рынку, с омоновцами чуть ли не раскланиваюсь (есть у меня мыслишка, что Бонза их тоже подкармливает), да так это аккуратненько по сторонам глазами постреливаю. Харя уже неделю твердит, что на нас накатывают. Бонза хоть и был первым секретарём в нашем районе, почему под себя здесь всё в своё время и прибрал, но, как понимаю, в горкоме покруче его мужики сидели и куски себе послаще, чем он, хапнули. Теперь уже и на его кусок зарятся. Но, думаю, дело до разборки не дойдёт. Отмажется Бонза либо, как сейчас говорят, вольётся в структуру. Как мы в своё время, когда «работали» на рынке «в напёрсток» с Харей. Кстати, я тогда подставным лохом был, откуда и поехало обо мне такое мнение. Подходил вроде невзначай к игрокам, деньги крутые швырял и сказочно выигрывал. Впечатление на толпу то ещё производил. А когда наш промысел захирел, и мы попытались полегоньку доить «челноков», вот тут-то Бонза нас под себя и подмял. Правда, морды вначале начистил, но затем и пригрел. Думаю, и с ним так будет. Ящик-то полированный кому примерять охота? Я газетки хоть изредка почитываю, но разумею, что передел собственности и сфер влияния закончился. Таперича ждёт нас слияние капитала да интеграция. Как в Европе. Только в Европе это всех касается, а туточки токи нас.

Короче, прошёлся я по рынку, поглядел. Взял у бабки с прилавка пачку «кэмэла» — старая перечница расцвела кислой улыбкой, что осот, — отошёл, закурил. И только я как следует затянулся второй затяжкой (первую никогда в лёгкие не пускаю — говорят, газ зажигалочный оченно вреден), как меня кто-то аккуратненько так под локоток берёт.

Резких движений не делаю — знаю, чревато, да и не с моей реакцией — и медленно поворачиваю голову. Вижу, стоит передо мной амбал, раза в два шире и на голову выше меня, и ухмыляется. Хорошо, я его сразу признал, а то и обделаться можно. Зовут как, правда, не знаю, но из громил Бонзы, чьих рук дело — крутые разборки. От сердца отлегло, а в штанах, чувствую, мокро. Ну и шуточки у него… Точно так же начиналось, когда Бонза нас под себя подминал.

— Ну? — спрашиваю я.

— Не ну, а здравствуй, — спокойно говорит он, а глаза у него такие равнодушные, будто разговаривает с пустым местом. — Отгул у тебя сегодня, — продолжает он. — Так что топай, а я подежурю.

— Это ещё в честь чего? — осторожненько на всякий случай возмущаюсь я. — Ты надо мной не семёрка, чтобы здесь командовать.

Что-то в зрачках у него мигнуло, словно он наконец заметил меня.