Нет правильного и неправильного — есть выбранное.

Нет Истины, кроме Выбора, ибо выбранное Здесь и Сейчас есть истинное состояние (вариант) Мира.

Мидас и нищенка

Когда память, пресытившись событиями до такой степени, что разнообразные послевкусия от каждого из них уже слились в общую зловонную «отрыжку», уступает место фантазии, возникает из неочевидности истинности и условности реальности образ Царя, обзаведшегося чудесным, как ему казалось, даром… впрочем, давайте по порядку, дело было так…

Мидас, властитель мигдонийцев, только что собственноручно вручил лучезарному Дионису на попечение Силена, коего главный Виночерпий Олимпа весьма пафосно величал своим учителем, хотя старик не отличался столь же изрядной любовью к возлияниям, как его «ученик», — за что выпросил у небожителя, искренне расчувствовавшегося при появлении неведомо куда запропастившегося кормильца живым и здоровым, некую способность и теперь гордо восседал на гнедом жеребце, раздумывая о применении обретенного дара, стараясь при этом не касаться руками сбруи.

Каштаны изумрудными семипалыми лапами цеплялись за царственный головной убор, осыпая его белоснежными лепестками свечек, но Мидас, полностью погруженный в поток лихорадочных желаний и торопливых умозаключений о грядущем несметном богатстве, практически «пребывающем» в его руках, готовых объять и соответствующую такому «успеху» власть, не замечал ровным счетом ничего вокруг. Творец совершенно спокойно мог заменить «каштановый снегопад» на рой смертоносных стрел, сыплющихся как из рога изобилия на «счастливчика», — он бы даже не поморщился. По этой самой причине выросшей как из-под земли перед мордой ошалевшего гнедого нищенке пришлось самой схватить царского коня под уздцы, дабы не быть раздавленной на месте.

Размечтавшийся Мидас, оберегавший доселе собственные руки от неясных последствий возможного прикосновения, чтобы не вылететь из седла, уперся оными в холку гнедого. Бедное животное в тот же миг обернулось слитком золота весьма внушительного размера.

Пораженный произведенным эффектом, царь-алхимик возопил: «О, Боги, это правда», — и, спрыгнув с блистающего на солнце «памятника», начал возбужденно бегать вокруг, проявляя прыть, совершенно не подобающую его положению в обществе. Мидас ощупывал золоченый конский волос, тер утратившие привычную черноту теперь желтые глаза гнедого и даже покусал голень — удостовериться, что драгоценный металл, произведенный им в одно касание, настоящий и высшего качества. Нищенка стояла в стороне, терпеливо дожидаясь, когда царственная особа наиграется со своим дорогостоящим творением и обратит внимание на нее.

Бурных восторгов Мидаса хватило на четверть часа, после чего немного успокоившийся господин ткнул пальцем в сухую ветку, лежащую под ногами, та сразу же пожелтела и, соответственно, взлетела, даже все еще находясь внизу, в цене. Затем, довольный собой, он обернулся к женщине:

— Своим необдуманным появлением ты могла покалечить или даже убить меня, но, хвала Зевсу, все обошлось. В честь моего чудесного спасения я дарую тебе эту золотую ветвь, иди и прославляй великого Мидаса.

— В пору не славить, а оплакивать беднягу, — еле слышно пролепетала нищенка, с состраданием поглядывая на царскую особу, продолжающую наглаживать свое первое детище.

Мидас, занятый подсчетом нынешней стоимости коня, не расслышал слов, но взгляд незнакомки ему не понравился:

— Что-то не так? — в голосе прозвучали нотки неприкрытого раздражения.

Странная женщина закатила глаза и монотонно задекламировала:

— Ничто не скроется от глаз людских: ни пути твои, сплошь в позолоте; ни вещи, которых коснешься; ни яства, коими не сможешь насладиться; ни женщины, чьи ласки захочешь купить; ни мужи, коих велишь казнить; ибо на всем останутся следы золота, и чем больше станет его в мире, тем меньше начнут давать за него на базаре, пока не обесценится дар Мидаса окончательно.

После этих слов нищенка обессиленно опустилась на землю. Царь потянулся было помочь встать «оракулу в юбках», но вовремя одернул руку, не хватало еще оборотить в безжизненную статую интересную, кто бы мог подумать, собеседницу.

— Не зависть ли расцветает черным трилистником? — Мидас подождал, пока незнакомка придет в себя. — Всякая женщина носит под сердцем этот цветок и дает ему вольную волю, когда заглядывает в соседские окна, зрит на сопернице шелка или находит в отражении лица своего изъян, коего нет у другой. Вот и ты, поемши не помнишь когда, да и то черствой корки, и запивши ее сырой водой и едва прикрыв лохмотьями нагие телеса свои за неимением одежд и украшений, встретив Царя Мидаса, и без того имеющего все, а ныне одним пальцем способного обратить во злато чего пожелает, взрастила в себе зависть, но дабы сокрыть споры ее змеевидные и ядовитые, ведаешь мне о том, чего нет и быть не может.

Нищенка, не собиравшаяся подниматься с земли, глядя на Мидаса снизу вверх, усмехнулась:

— Недаром Аполлон наградил тебя ослиными ушами.

Царь вспыхнул и посильнее надвинул на виски расшитый каменьями головной убор, который тут же стал золотым и невероятно тяжелым. Мидас в бешенстве скинул его с головы, и великолепные мохнатые уши «благородного» животного, радостно расправившись, явились взору его собеседницы.

— Ты достойна смерти, — коротко прорычал Мидас и схватился за меч.

— Как и ты своих ослиных мозгов, — парировала нищенка, ничуть не испугавшись.

— Кто же ты? — прохрипел взбешенный монарх, пытаясь выдернуть из ножен разбухший золотой клинок, секунду назад бывший дамасской сталью.

— Возможно, — оборванка поднялась на ноги и посмотрела Мидасу прямо в глаза, — твоя совесть, и тебе стоит меня послушать.

Она коснулась рукояти царского меча, и желтизна сползла с нее. Мидас рывком выдернул клинок и недоумевающе переводил взгляд то на женщину, то на клинок, Совесть же, улыбнувшись, продолжила:

— Дар Царя Мидаса станет вечным проклятием человека, касающегося Мира ради его трансформации в золото. «Заслуга» твоей человеческой души в том, что ты вписал этот код в геном рода людского сам, под воздействием Эго.

— Что за код? — вытаращил от удивления глаза Мидас.

— Посев, — беззаботно ответила женщина-Совесть. — Споры его крепки, поелику выведен он в процессе самопознания самим «познающим инструментом», а не Замыслящим познание Мастером. Еще шесть таких внутри-рожденных кодов сотворит Человек, но знать тебе об этом преждевременно.

Царственная особа представляла собой жалкое зрелище: безумный блуждающий взгляд, обнаженный меч в дрожащей руке и жадно хватающий воздух рот, словно Мидаса, Царя Морского, вытащили за блестящий чешуйчатый хвост на горячий песок.

Совесть — как известно, дама беспощадная — останавливаться на достигнутом не собиралась:

— Код абсолютного богатства — вот кармический пик души Мидаса, и, как любую вершину, покидать эту придется весьма болезненно.

— Я не намерен отказываться от подарка Диониса, тем паче, заслуженного, — Мидас пытался сопротивляться явно угнетавшей его Совести. — Не припомню ни одного из обитателей Олимпа, решивших спуститься вниз, к