Скромное здание уютно устроилось на каких-то задворках. В Москве хватает кривых улочек, богом забытых, где жмутся друг к другу всякие конторы, никому, кроме своих хозяев, не нужные. Здание старое, обшарпанное, вывеска, гласящая о том, что здесь-де расположена торгово-посредническая фирма «Арена», висела криво, заранее информируя потенциального клиента, что здесь ему ничего хорошего не обломится. Если же клиент был слепым или просто тупым и все же начинал ломиться в скрипучую дверь трехэтажного «особняка», то его любезно встречала секретарша Ниночка, славившаяся среди сотрудников «Арены» своим умением подобрать к каждому посетителю нужный тон. Кому надо – нахамит, да так, что человек уйдет вроде и оплеванный донельзя, и вроде бы и прицепиться не к чему будет. А кому надо – рассыплется бисером, наговорит кучу комплиментов, выразит искреннее соболезнование по поводу того, что вот этому конкретному господину «Арена» ничем помочь не сможет, проводит до двери, хлопая огромными голубыми глазами… и опять-таки человек уйдет несолоно хлебавши, чтобы больше не возвращаться. Ниночка это умеет, за что и деньги получает весьма и весьма солидные.

Впрочем, нормальные клиенты сюда вот так, с улицы, не приходили. И покосившаяся вывеска, и дверь, старая, потемневшая от времени и непогоды, растрескавшаяся и скрипучая, – все это было призвано отпугивать тех, кто шатается по таким вот конторам в поисках чего подешевле – падок наш народ на халяву. И главное, ничему не учится, ни на чужих ошибках, ни на своих. Именно здесь, в этих обшарпанных фирмах-однодневках вам запросто подсунут не просто «тухлое», а то и ворованное железо, грубо откажут в помощи и гарантиях, и потом окажется, что обратись вы в приличную фирму – сэкономите деньги и время. Умные люди это понимают и в «Арену» не идут. А для остальных есть Ниночка.

– Ой, Саша! Привет! – расцвела она в улыбке, завидев в дверях Трошина.

– Привет, Нинок! – улыбнулся он в ответ. Ниночку все любили, наверное, потому, что никому из своих она никогда не хамила, всегда была мила, дружелюбна и улыбчива. – Как дела? Новости есть?

– Да какие там новости, – махнула она рукой, устроилась поудобнее, как кошечка, в мягком кресле и принялась полировать ногти. Большую часть дня она занималась чем-то вроде этого. – Женьку премии лишили, а так все тихо и спокойно.

– Премии? За что?

– У Гоги спроси…

– Нинуля, – посерьезнел Александр, – я тебе сколько раз говорил, что Генрих Генрихович не любит, когда его называют Гогой.

– Это ты говоришь, – пожала плечами секретарша, – а ему, как мне кажется, глубоко по барабану. Ты рули наверх, там ребята премию обмывают, Женькину.

– Ты ж говоришь, его лишили…

– Ну, вот это и обмывают. В смысле, поминают.

– А ты-то что ж?

– А я, Сашенька, таблетки для похудания пью, и пока курс идет, спиртного – ни-ни. Даже грустно немножко.

– Нинуль, ну какие тебе таблетки? Ты и так можешь любой модели сто очков вперед дать. Фигурка – заглядение.

Ниночка на мгновение зарделась, но потом фыркнула:

– Ты-то не особо заглядываешься… и вообще, много вы, мужики, понимаете. Ну иди, иди, ребята ждут уже…

Он прошел мимо порядком запыленных стеллажей с образцами техники, которой якобы торговала «Арена», техники старой и непрестижной, коей если кто и прельстится, то какой-нибудь нищий студент… хотя цены за пыльным стеклом стояли такие, что любой покупатель тут же потеряет дар речи от такой наглости. За дверью располагалась лестница, ведущая на второй этаж, – тоже производящая удручающее впечатление. Саша поднялся по скрипучим ступенькам и ввалился в «кают-компанию», как все предпочитали называть эту просторную комнату, или «briefing-room», как претенциозно величал ее Штерн.

Команда была уже в сборе. Женька, как виновник торжества, разливал коньяк по крошечным рюмкам, остальные резали лимоны или просто ждали, пока все дозы будут отмерены. Наташа крутила в руках бокал с шампанским и между делом строила мужу «страшные глаза», поскольку искренне считала, что пить на работе нельзя. Правда, в то же самое время она была убеждена, что шампанское – не питье, а так, баловство. Лика тоже разглядывала пузырьки в бокале – насколько Саша ее знал, уже не в первом. Стас валялся в кресле, взгромоздив ноги на стол, и делал вид, что жгучих взглядов жены не замечает.

– Салют, ребята!

– О, кэп! Давай к столу, сегодня у нас праздник!

– Праздник или поминки?

– Это как посмотреть, – хохотнул Борис, быстренько завладев рюмкой и аппетитным желтым ломтиком. – Если ты про Женькину премию, то поминки, а если Малой после этого за ум возьмется, то это будет всем праздникам праздник.

– Стас, все хотел тебя спросить, мне вот кажется, что сидеть в кресле, закинув ноги на стол, жутко неудобно.

– Зато имидж! – Стас не улыбнулся. Он вообще никогда не улыбался, хотя это не мешало ему иногда с совершенно серьезным лицом говорить такое, от чего остальная команда сползала под столы. – И потом, буржуи считают, что это круто, а мы у них все подряд перенимаем. Борис, где моя рюмка?

– Вон, стоит и тебя дожидается. Иди бери…

На лице Стаса обозначилась работа мысли, затем он вскинул брови:

– Слышь, дядик Борик, я понял твой прикол. Я сейчас встану, а ты сядешь!

– Да тут кресел…

– Но мое-то теплое!

– Ладно, трепачи, минутку тишины. Евгений, за что тебе бабки обрезали?

Малой, которого вдруг назвали полным именем, почувствовал в тоне капитана официальную нотку и вытянулся в струну. При этом стойка «смирно» с бутылкой дорогущего коньяка смотрелась весьма оригинально.

– Как сказал Штерн, это за то, что меня позавчера убили.

Саша нахмурился и непонимающим взглядом обвел членов команды.

– Не понял? Что, тебя одного, что ли? Вон, Ташу, Борьку и Лонга тоже положили.

Женя посерьезнел, с лица сползло его вечное дурашливое выражение. Он поставил коньяк на стол и опустил голову.

– Гога… прости, кэп, Штерн сказал, что меня опять убили первого. И еще сказал, что если меня и это… не научит… то он из команды… попрет.

– Вообще-то за состав команды здесь отвечаю я, – буркнул Трошин. Поднявшееся было настроение стремительно падало вниз. – А ты, дорогой, не считаешь, что Генрих в чем-то прав?

– Саш, ну какой из меня фехтовальщик? – взвыл мелкий, на две головы ниже Александра, Женька. – Ну ладно бы там рапирой или еще чем. Но эти ваши железки я едва поднять могу. Мне бы что попроще, автомат или лазер…

– Значит, так, – прервал его капитан, – двадцать часов тренажера по классу А4.

– Сколько???

– У тебя что, с утра со слухом плохо? Я же ясно сказал, тридцать часов.

Женька намек понял. Если он еще раз откроет рот не ради коньяка, то часов может стать еще больше, с капитана станется, он в таких вещах шуток не понимает. Малой откозырял, надеясь, что прикладывание руки к пустой голове не будет воспринято как издевка и не вызовет роста наказания, и протянул капитану рюмку.