Надежде и в голову не пришло ослушаться. Бабуля всегда была для нее непререкаемым авторитетом. Она не отпускала от себя внучку ни на шаг. В младших классах водила в школу и встречала из нее. Став постарше, Надя сама шла после уроков в Дом культуры и проводила там весь день: в бабушкиной библиотеке, в кружках, в музыкальной школе. К одноклассницам в гости она не ходила, и к себе бабушка никого не позволяла приводить. Вечерами Софья Аркадьевна, как всегда, шила на заказ. Надя, сделав уроки, тоже садилась за рукоделие. Телевизора дома не имелось, обычно в их однокомнатной квартире бубнила радиоточка.

После окончания школы Надина жизнь не слишком изменилась: работа концертмейстером, несколько частных учеников… Остальное время девушка проводила дома с бабулей. Та старела, и то ли уже не могла шить хорошо, как прежде, то ли клиентки стали более требовательными, но заказов у нее становилось все меньше. Впрочем, и оставшиеся заказчицы умирали одна за другой. Если бы не участок в четыре сотки, бабушке с внучкой пришлось бы очень туго в начале девяностых. Пять месяцев в году они чуть ли не ежедневно совершали получасовой поход до своего огородика. Надя копала и поливала, бабушка сажала и пропалывала. Зимние вечера они, как всегда, проводили дома, за рукоделием. Только в девяносто шестом у них появился телевизор. Сосед, купив себе «Самсунг», всучил им свой «Горизонт».

— Смотрите на здоровье, а то сидите тут, как в каменном веке!

Он был добрый дядька, всегда помогал пожилой соседке, если требовались мужские руки по хозяйству, а еще перевозил с огорода картошку, овощи. И всегда наотрез отказывался от денег:

— Теть Сонь, я что, не помню, как вы мне свои талоны на водку отдавали?

После Надиного фортеля с попыткой устроить личную жизнь бабушка получила инвалидность и ушла из библиотеки, в которой проработала без малого пятьдесят лет. Шить она уже не могла. У Нади частных уроков почти не осталось — прошла мода обучать детей игре на фортепиано. Она устроилась на вторую работу — музыкальным руководителем в детский садик, но денег на жизнь все равно не хватало. Хотела сменить специальность, найти другую работу — только как быть с бабушкой? Если раньше Софья Аркадьевна не отпускала ее от себя из-за своей строгости, то теперь уже Надя сама опасалась надолго оставлять бабулю одну.

Несколько раз за последние пять лет бабушка спрашивала у Нади: «Что, худо? Совсем денег нет?» Затем выгоняла ее из комнаты и, повозившись там, вручала ей золотой царский десятирублевик. «Найдешь, кому продать? Это мамины еще… Я за всю жизнь только три продала, дантистам на зубы».

Год назад, порывшись в своем тайнике, бабушка сообщила, отдавая монетку: «Седьмая, последняя. Только сережки остались, но это уж — когда совсем край…»

Вскоре после того, как Надя продала последнюю золотую монету, с бабушкой что-то произошло. Она стала капризной, как ребенок, ни на чем не могла сосредоточиться, перестала читать даже газеты, потеряла интерес к музыке и телевизору. Припадая на левую ногу, придерживая парализованную руку, старушка все что-то шарила по квартире. То ей казалось, будто мельхиоровых ложек не хватает, то искала банку с чайным грибом, хотя уже лет пять, как его перестали разводить. Целую неделю она доставала внучку вопросами, куда та дела гриб.

— Бабуля, ты сама его выбросила! Мы его пить перестали, он совсем закис! Не помнишь, что ли?

Надя обошла всех соседей, спросила у знакомых — ни у кого чайного гриба не осталось. Вот ведь удивительно — раньше банка, накрытая марлей, украшала подоконник на каждой кухне!

А то вдруг бабушке мерещилось, что пропали карточки на продукты.

— Бабуля, карточек давно нет! — уверяла внучка.

— Должны быть! Ты их потеряла? — хмурилась Софья Аркадьевна.

— Отменили карточки, — терпеливо объясняла Надя.

— Карточки были всегда. Как их могли отменить? Я еще помню, в Ленинграде на всех давали жировки, и на детей тоже. Потом в войну, потом после войны. Да мы же с тобой вместе в ЖЭК ходили получать карточки!

— Бабуля, мы ходили за карточками, но это было давно, больше десяти лет назад. Сейчас в магазинах все есть — были б деньги!

Бабушка смотрела на Надю испуганным непонимающим взглядом, но, осознав, что она сказала, на время успокаивалась.

Когда начали прибавлять старикам пенсию, Надежда обрадовалась. Но бабушка обрадовалась еще больше. Всю прибавку она прятала в свой тайничок.

— Это на похороны. Мне уже ничего не надо, а у тебя все есть.

— Что есть, бабуля?.. У меня сапоги разваливаются!

— В валенках походишь. Зимой мы всегда в валенках ходили. И очень даже прекрасно! На работу придешь, валенки скинешь, туфельки наденешь.

— В валенках сто лет никто не ходит! — стонала Надя.

— Глупости! Мы в Сибири живем. Как это — без валенок! — фыркала в ответ Софья Аркадьевна.

Но такие мирные перепалки были не самым страшным. Порой на старушку находила жуткая подозрительность. Среди ночи она могла подняться, сорвать с внучки одеяло и кричать:

— Где он?.. Куда ты спрятала своего мужика?.. Совсем стыд потеряла! Водишь кавалеров в мою комнату!

Приходилось вставать, показывать, что в кровати и под кроватью никого нет, и в шкафу нет, и в ванной, и в кладовке…

Проверив все углы, несколько раз обозвав внучку потаскухой, бабушка успокаивалась, усаживалась на кухне, просила валокордин. Выпив из старинной граненой рюмочки лекарство, она требовала подать ей папиросы.

— Бабуля, ты бросила курить после инсульта, пять лет прошло.

— Не было у меня никакого инсульта!

— У тебя был инсульт, ты лежала в больнице, у тебя была парализована вся левая сторона, видишь, рука плохо двигается? Тогда врачи запретили тебе курить, и ты бросила.

— Я курю всю жизнь, с тех пор как получила известие о смерти мужа! — не сдавалась бабушка.

— Папирос у нас нет. Мне нечем тебе помочь. Давай, вставай уже и пошли спать.

Поворочавшись на своей кровати за шкафом, бабушка звала:

— Наденька, пойди ко мне…

Вздыхая, Надя поднималась и присаживалась к ней.

— Милая моя, прости, я так тебя измучила! Но ты потерпи немного, недолго уж мне осталось, — жалобным голосом начинала Софья Аркадьевна.

— Бабуля, кончай эти разговоры. Живи на здоровье. Ничуть ты меня не измучила, вот только если бы по ночам спать давала — цены бы тебе не было!

— Я ведь вижу, ты меня уже совсем не любишь, — продолжала канючить бабушка. — А помнишь, как маленькая всю дорогу за мою юбку держалась, отойти даже на шаг боялась?

— Попробовала бы я отойти… — бормотала Надя, а бабушке говорила: — Я тебя всегда любила, и сейчас люблю, бабуля. Только спать очень хочется. Это ты днем прикорнешь, а мне с утра сначала в садик, потом в дом культуры, потом к ученикам.