не нахожусь в полном, абсолютном одиночестве, то постоянно слышу чьи-нибудь мысли. И когда я их слышу, у меня не возникает ощущения, что они чужие.

Знаю, знаю, в фильмах, когда кто-то «слышит мысли», он слышит их голосом того, кому они принадлежат. Как удобно. Но назовите хоть одну причину, по которой так должно быть в реальности. С чего бы чужим мыслям в моей голове звучать именно тем голосом, который порождают голосовые связки думающего? Тем более что я его никогда не слышал. Когда вы стоите рядом со мной, я слышу ваши мысли, но не ваш голос. Я переживаю внутри себя еще один набор мыслей, которые ощущаются как мои собственные, которые «звучат» точно как мои. Какой-то внутренний механизм обрабатывает услышанные обрывки, перестраивает их и озвучивает моим внутренним голосом. Другими словами, я никогда не знаю, думаю я свою мысль или чужую. Внутренний голос всегда один и тот же. Мысли – это неструктурированный, организованный и ясно артикулированный поток слов. По большей части это месиво из обрывков предложений и образов, которые приходят из воспоминаний или воображения, а внутри – измельченные в пыль зернышки безымянных чувств, подсознательных убеждений, основополагающих принципов. В чайной ложке мыслей можно найти все грани личности. Может, это месиво и выстраивается в предложения после того, как я его услышал, но это целиком и полностью заслуга моего внутреннего механизма, переводящего внутренний трепет в слова «я боюсь». Мне не всегда удается трансформировать то, что я уловил, в «предложение». Порой выходит грубо, сыро, бессвязно и лишь задевает басовые струны души.

Иногда это выражается в мелочах. Например, я сижу дома и вдруг захотел пиццу. И сразу приходят сомнения – действительно ли мне хочется пиццы или это сосед вдруг проголодался. Или, прогуливаясь в одиночестве по тропинкам какого-нибудь заповедника на севере[1], наслаждаясь цветущими растениями и журчащими ручейками, я чувствую приступ парализующего ужаса, потому что впереди кто-то чуть не оступился на краю обрыва. Приходится каждый раз оглядываться, когда у меня появляется новая идея, чтобы удостовериться, что я один и эта идея на самом деле моя.

То, что другие думают во мне, – это не я. Понять, какие мысли рождаются внутри меня, – та еще задачка. Я несколько раз пытался посмотреть фильм в кинотеатре вместе с другими людьми. Утренний сеанс не самого популярного фильма, не более десятка зрителей. И я с трудом справлялся с нагрузкой. Не только из-за тех, кого фильм волнует, злит или держит в напряжении. Это еще ладно. Гораздо хуже те, чьи мысли блуждают, кто теряет нить повествования, думает, в какой момент лучше дотронуться до той, что сидит рядом, кто хочет в туалет, проверяет почту в телефоне или просто размечтался. Все это происходит во мне, и я тону.

Я не придумал ничего лучше, чем построить дом вдали от всех. Дом с огромным садом, скрытый от остальных людей, на приличном расстоянии от дороги, проходящей внизу, и по меньшей мере в двух километрах от ближайшего крупного шоссе. Но все равно иногда я смотрю в окно на сад и сомневаюсь: действительно ли мое желание прилечь отдохнуть вызвано усталостью, или это дальнобойщик после ночной смены проехал сейчас по дороге и свернул вниз, к подножию холма?

Вот так и забиваешься в свою нору, общаясь с внешним миром посредством телефона и экрана. В интернете никто не знает, что ты читаешь мысли (да и расскажешь – не поверят). В нем ты можешь быть настоящим, знать, что твое, а что – нет, существовать, не сгибаясь под гнетом мыслей. Знать, что ты – это ты, а они – это они.

Видимо, поэтому Даниэлу и отправили «заняться» мной. Ее намерений я не услышу, потому что она такая же, как я. Когда я познакомился с ней, то обнаружил, что те, кто читает мысли, не могут читать друг друга. Видимо, замкнутый цикл отменяет сам себя. Поэтому я узнал о ее появлении, только когда она подошла к двери и постучала. Никто другой не смог бы так бесшумно приблизиться. Она такая же, как я, и знает меня, может, лучше, чем я сам, – во всяком случае, у нее по поводу меня меньше сомнений и вопросов.

Признаюсь, у слышания мыслей есть свои преимущества. Любой дурак может стать лучшим следователем в мире, если все, что от него требуется, – это сидеть в комнате допросов напротив подозреваемого, который никак не хочет раскалываться, задавать ему вопросы и слушать, что за информация возникает из ниоткуда в его голове. Что ты с ним сделал? Куда ты выбросил пистолет? Как поступил с трупом? Воспоминания, имена, места, всепоглощающий гнев и парализующий страх появляются сами собой вслед за вопросом. Вы можете сколько угодно трясти головой и повторять: «Не понимаю, о чем вы говорите». Я все равно выйду из комнаты допросов, глубоко вдохну, напомню себе, что все эти сведения и образы на самом деле не мои, позвоню своему шефу и скажу: «Есть канализационный колодец в двух кварталах от арены, за стволом дерева. Ищите там». Генерал-майор смотрит на нас с подозреваемым из офиса и иногда передает мне команды в наушник. «Сосредоточься на местоположении тела», «Спроси, как они деактивировали музейную сигнализацию», «Имена, дружище, мне нужны имена». Так что я – лучший следователь в мире. Если можно так сказать.

Иногда мои обязанности не ограничиваются исключительно допросами, и мне приходится погружаться в хаотичный мир «полевой работы». Банда грабителей пытается ограбить банк. Что-то идет не так, и вот у нас уже пять вооруженных преступников, десятки заложников с круглыми от страха глазами и список требований в чьих-то трясущихся от злости руках. Видимо, в этот момент мне и позвонят.

Здания вокруг банка будут зачищены, только несколько бригад «скорой помощи» останутся дежурить на окрестных улицах. Я приеду и расположусь снаружи здания в том месте, где я буду ближе всего к главарю банды, в бронежилете и с оружием, с пульсом под сто двадцать. Главарь сидит где-то там внутри, его нога дергается от напряжения. Зазвонит телефон, полиция поведет беседу, а я буду «подслушивать» и попытаюсь – среди страха и ужасных картин в головах заложников, среди мыслей полицейского, припарковавшегося слишком близко, – уловить намерения главаря, когда они проклюнутся на поверхность под действием банальных вопросов полиции. Расположение крайне важно. Если я буду сидеть слишком близко к заложникам, то меня парализует их страх, если слишком далеко от бандитов – их мысли затеряются в постороннем шуме.

«Что вы собираетесь сделать с заложниками?»

Образ