Сигридюр медленно кивает, глядя на посиневшие от холода ладони.

– Но Стиккисхоульмюр в четырех днях езды отсюда. Земли там суровые, особенно после прошлогодней лютой зимы. Говорят, есть в море такие льдины, что не тают уже целый год. И почему он на тебя-то польстился?

– Хорошо же ты обо мне думаешь, мама. Перестань, а не то я так раздуюсь от самодовольства, что в дверь не пройду.

– Будет тебе! – улыбается Сигридюр. – Для меня ты лучше всех, но… Почему он не выбрал девушку из своей деревни?

Роуса и сама с беспокойством думала об этом, но сейчас она тянется к матери и сжимает ее холодные пальцы.

– Передо мной невозможно устоять.

Сигридюр печально улыбается.

– Твой пабби знал бы, что делать.

– Мне тоже его не хватает.

Роуса обнимает ее, закрывает глаза и вдыхает кислый запах шерсти и пота, который напоминает ей детство.

Отец Роусы, Магнус, епископ Скаульхольта, умер почти два месяца тому назад. Все началось с резей в животе, но уже через месяц его так разнесло, словно он носил под сердцем ребенка.

В селе, разумеется, поговаривали, что это наверняка дело рук какой-нибудь ведьмы, затаившей на него злобу после того, как он наложил запрет на руны и заклинания, хотя все прежние епископы в открытую читали саги наравне с Библией. Сплетников Магнус презирал: он осудил их в одной из проповедей и пригрозил отлучением от церкви. Это заставило людей умолкнуть, но болезнь, пожирающую его тело, остановить не могло. Перед летним солнцеворотом Магнус умер, не оставив жене и дочери почти никаких средств к существованию. Роскошный дом со стеклянными окнами и обшитыми деревом стенами он давно продал, а вырученные деньги истратил на нужды церкви. Он предпочел жить, как и его паства, в маленьком и тесном дерновом домишке.

Богатства услаждают плоть, но губят душу. Лучше жить скромно, как Христос.

Пока он был жив, сельчане проявляли щедрость, и в придачу к еженедельной десятине все семейство получало столько эля и баранины, что даже создавалось впечатление достатка. Однако после смерти пабби Роуса очень быстро поняла, что они в отчаянном положении.

Вскоре ее мама начала кашлять, и при каждом вдохе в ней что-то клокотало, словно воздух, поднимающийся со дна болота. По ночам Роуса лежала в baðstofa и слушала, как в груди Сигридюр булькает жидкость. Она помнила, что рассказывал ей пабби о четырех гуморах: если легкие наполнятся водой, человек захлебнется.

Роуса видела, как мать хрипит и чахнет, как недуг иссушает ее, превращая в старуху с землистой кожей и запавшими глазами. Для себя она уже ни о чем не мечтала, и вся ее жизнь была отныне подчинена одной-единственной цели: не дать маме умереть.

В первое воскресенье июля, спустя месяц после смерти Магнуса, Роуса отправилась в церковь помолиться, чтобы Бог указал ей путь. Тем утром они с мамой доели почти все остатки skyr, но попрошайничать было ниже их достоинства.

По дороге в церковь она увидела Маргрьет, которая чертила палкой какие-то линии на земле возле дома. Заслышав шаги Роусы, она обернулась и торопливо стерла башмаком нарисованное.

– Просто строчка из Библии, – сказала она, поморщившись и сердито выпятив подбородок, и заправила выбившиеся седые пряди обратно под поношенный чепец.

– И какая же? – не удержалась Роуса. Всем было известно, что Маргрьет не знает грамоты и завидует Роусе, которая умеет читать и писать. Разумеется, она чертила руны.

– Одна из Десяти заповедей, – отрезала Маргрьет. – В картинках. Полно тебе ухмыляться, Роуса. Я видела этого твоего воздыхателя.

– Моего воздыхателя? – Роуса ощутила, как жар приливает к ее щекам.

– Не прикидывайся дурочкой. Паудль твой в воскресенье дерн ковыряет вместо того, чтоб в церковь идти. Тебе стоит держать его в узде, ежели хочешь, чтобы из него вышел хороший муж.

– Так найди девушку, которая за него замуж собирается, и выскажи все это ей. Быть может, Маргрьет, ты как раз ее отыщешь, когда отправишься в церковь вместо того, чтобы картинки рисовать у себя под дверью.

Ответа Маргрьет Роуса дожидаться не стала и поспешила дальше. По пути она озиралась по сторонам в поисках Паудля, но его не было. Не оказалось его и в числе нескольких десятков прихожан, которые сперва обернулись к ней, а потом отвели глаза, перешептываясь, когда она вошла в церковь.

Внутри было душно: поприветствовать нового епископа, Олава Гюннарссона, собралась целая толпа. Люди беспокойно заерзали, когда он заговорил.

Вдруг он произнес имя Роусы, дочери великого епископа Магнуса, поманил ее к себе, и она послушно подошла к деревянной кафедре, чувствуя, что все взгляды обратились на нее. Должно быть, оценивают, насколько она исхудала. Наконец епископ отпустил ее, и она тут же поспешила к скамье и перевела дух только после того, как две сотни глаз перестали следить за ней.

Но, подняв голову, Роуса почувствовала, что кто-то по-прежнему разглядывает ее. Она посмотрела налево и увидела незнакомца – а ведь в этом селе она знала по имени каждого.

Это был рослый и крепкий мужчина с такими мускулистыми руками, что рукава рубахи едва ли не трещали по швам. Он был смугл – по-видимому, проводил большую часть времени на солнце. Роусе не удавалось прочесть выражение его лица, частично скрытого густой бородой.

Она опустила глаза, а когда снова подняла взгляд, он все еще смотрел на нее.

Незнакомец поспешил уйти, как только кончилась служба. Роусе даже не пришлось спрашивать, кто он таков, потому что все только о нем и говорили. Это был Йоун Эйрихссон, зажиточный рыбак, торговец, хуторянин из Стиккисхоульмюра, весьма влиятельный человек, всего добившийся своим трудом. После смерти местного bóndi он взял на себя его обязанности, и поскольку церкви в этом маленьком селении не было, то различные тяжбы и церковные вопросы отныне рассматривались у него на хуторе. Он отправился на юг купить корову и остановился в селе Роусы. Его обсуждали на все лады, и церковь Скаульхольта гудела и бурлила.

Седая борода старика Снорри Скумссона подрагивала от возбуждения. Он склонился так близко к Роусе, что она могла разглядеть паутинки красных прожилок на его носу.

– Он говорит, будто пришел сюда посмотреть на нового епископа Олава и выразить ему свое почтение, но нас не проведешь. – Снорри хихикнул. – У него жена померла, вот он и подыскивает ей замену. Люди только об этом и судачат. Мы все видели, как он смотрел на тебя, Роуса. Уж теперь, после смерти твоего пабби, ты при церкви не останешься. Оно и к лучшему. Грамотная женщина – тьфу что такое!

Роуса отпрянула. Не выдает ли внутреннюю гниль этот гнусный запах из его рта? Тем не менее она выдавила из себя улыбку.

– Твои дочери куда старше меня. Быть может, тебе стоит пристроить кого-нибудь из них.

Снорри так и разинул рот, а Роуса сделала книксен, выбежала на улицу и пустилась вниз по склону прежде, чем он успел ответить. Мама бы гордилась ею. Пабби – не слишком.