тоже время, заставляла прислушиваться их к его мнению. Гераклит, рядом с Эдипом, казался маленьким. Он уже прибрёл брюшко для потаения в нём излишеств. Чревоугодие способствовало легкомыслию и скептицизму, которые отличали этого человека. Он любил позубоскалить, принимал решения, следуя страсти, не обдумывая и не заботясь о последствиях. Его тёмные с рыжим отливом волосы, казалось, всегда были в беспорядке. Небольшие, прищуренные глаза беспрестанно стреляли по сторонам в поисках объекта для насмешек. Ещё будучи в гимнасиях, он пристрастился к кубку Бахуса, много смеялся, быстро и много говорил. Во время возлияний Гераклит не знал меры ни в вине, ни в еде, сильно потел и лицо его становилось блестящим и красным.

Теперь они возлежали друг против друга. Кубок Эдипа едва был отпит, Гераклит же подтрунивал над товарищем,

— Послушай, приятель, ты меня обманываешь. Я уже три кубка выпил, а ты с одним не справишься никак. Разве эллин не должен знать толк в земном нектаре?

— Должен, — поддержал его Эдип, — но только толк, а не бестолковость, которую последний вызывает при употреблении без меры.

— Могу согласиться, — засмеялся Гераклит, — О! Смотри, Эномай идёт сюда.

К ним подошёл худой, но крепкий юноша с голубыми, как два озера глазами.

— Что, Гераклит, замучил аппетит? — находу срифмовал он.

Эномай был самый молодой из присутствующих. В своей манере общаться он чем-то походил на Гераклита. А отличало их слишком многое. Эномай бывал настолько же угрюмым, насколько мог быть весёлым и беззаботным. Он небезуспешно упражнялся в стихосложении и ораторском искусстве, умел завладевать мыслями и настроением окружающих.

— А, наш аэд почтил нас собственной персоной, — насмешливо отозвался Гераклит.

— Иду к друзьям на шум и гам, чтобы вкусить насмешек яд.

— Боги олимпийские! Он издевается, — сила голоса Гераклита не уступала силе его аппетита.

— Я к вам с новостью, — пропуская слова Гераклита мимо ушей, заявил Эномай.

— С новостями от Гермеса или Аполлона?. -поинтересовался Эдип.

— Пожалуй, здесь замешан Аполлон, — в тон Эдипу ответил Эномай.

— Что ж, выкладывай, — Гераклит приготовился слушать, дабы не пропустить ни слова, ибо, на любое из них, можно было натравить музу сатиры.

— Вчера мой отец прибыл из Афин. Привёз аттические вазы, вы знаете, прекрасней я ничего не видел.

— Аттических не видел ваз? — ехидно изумился Гераклит.

— Почему? Видел. И у меня их немало. Однако эти…Я даже не могу передать. Я приготовил вам по подарку.

Эдип встал, — Друзья! И у меня для вас кое-что есть.

Он вышел и, спустя немного, появился с двумя щитами и дротиками.

— О! — воскликнул Эномай, — Это — коринфской работы!

— Эти щиты из мастерской Продика! — восхищённо заметил Гераклит.

— Того, что возле агоры живёт? — спросил Эномай.

— Тот самый, безродный, — подтвердил Гераклит.

— Я слышал, его младенцем нашёл какой-то раб за стенами Коринфа? — проговорил Эдип.

— Да, Зевсу было угодно, чтобы из этого найдёныша получился прекрасный оружейник.

Эдип устремил взгляд поверх голов своих друзей и задумчиво произнёс, — Странно, когда тебя вот так, младенцем, швырнут на съедение диким зверям. Хорошо, если найдётся кто-нибудь с доброй душой.

Гераклит тем временем наполнил кубки и протянул их товарищам.

— Выпьем за громовержца Зевса!

Его лицо уже было сильно раскрасневшимся, капельки пота проступали на лбу и на верхней губе. Он поставил пустой кубок подле себя и лукаво глянул на Эдипа.

— А ты не знаешь, как бывает, — воля богов возносит даже недостойного?

Эномай с Эдипом с удивлением взглянули на Гераклита. Глаза его покраснели, блеск их усилился и Эдип заметил:

— Друг, я не хотел бы тебя обидеть, однако земной нектар может пойти тебе во вред.

Гераклит расхохотался.

— Обидеть!? Нет, я не из тех, кто обижается, а вот ты, Эдип…? — он не закончил фразу. Зрачки его впились в лицо друга.

— Я недавно случайно услышал от одного илота… — Гераклит замялся, но тут же торжествующе поднял руку, — ты не зря пожалел Продика.

— Твоя двусмысленность не делает тебе чести, — заметил Эномай.

— Хорошо, буду без намёков говорить. Судьба Эдипа подобна судьбе Продика. Разница лишь в том, что Продик стал простым мастеровым, а Эдип — наследником.

— Ложь, — глаза Эномая стали колючими, жёсткий взгляд пронизывал Гераклита, который вобрал голову в плечи и опустил взор. Наступило тягостное молчание. Эдип взял в руки щит, и, казалось, бесцельно его разглядывал. Эномай следил за руками Эдипа.

— Возможно, — смущённо протянул Гераклит, — но сообщались такие подробности, которые не вызывают сомнений в осведомлённости рассказчика. Твоё имя — носит твою тайну.

Когда гости разошлись, Эдип направился к Полибу. Тот радостно встретил сына.

— А, Эдип, проходи. Ты знаешь, сегодня правитель Микен продал мне две сотни рабов, скоро он прибудет в Коринф.

— Отец, почему мне дано такое имя? — не слушая Полиба спросил Эдип.

Лицо Полиба побледнело, однако, он сразу справился с собой.

— Когда ты был младенцем, — медленно начал правитель Коринфа, в руках он вертел красивую дорогую вазу, — тебя укусила змея за ступню. Рабыня повинна в том. Она, оставив тебя на траве, спустилась к ручью напиться… Она за это была отправлена в царство Аида. У тебя была сильная опухоль. Отсюда твоё имя.

— О! Отец! — воскликнул Эдип, — как бы я хотел, чтобы это было правдой!

На глазах Эдипа заблестели слёзы.

— Это правда, — твёрдо сказал Полиб, окончательно взяв себя в руки.

— Теперь, иди, мой сын, я устал.

Ночью Эдип не мог заснуть. Он вспомнил, как отец побледнел, как дрожали его пальцы, когда он бесцельно вертел в руках вазу. Вспомнил лицо и глаза захмелевшего Гераклита и потупленный взор Эномая.

Утром Эдип нашёл свою мать в глубине портика. Тяжёлые дорические колонны, каменные плиты под ногами, тёмно-зелёный цвет стройных, застывших кипарисов, подобных строю часовых внизу холма. Сеял мелкий дождь. Был первый день дождей, знаменующих приход холодов и бурь. Меропа — стройная, прекрасная в своей увядающей красоте, стояла у одной из колонн. На плечах её был пурпурный с жёлтой каймой плащ. Она обернулась на шаги сына.

— Эдип, ты без плаща! — воскликнула она, протягивая к нему руки. Эдип сжал пальцы матери.

— Ты — мать моя? ты мне должна ответить. Убить меня или развеять мои подозрения. Скажи, я — был тобой рождён?

Глаза Меропы с ласковой грустью смотрели на Эдипа. Полиб поведал жене о чьём-то коварном языке, зародившем сомнения у их сына, и она была готова к любым вопросам своего любимца и наследника её мужа.

— Ты — сын Полиба и Меропы, — промолвила мягко Меропа, — и отбрось сомнения. Если какой-то шутник из зависти решил разыграть и оклеветать тебя и твоих родителей, то не стоит этому придавать столько