— Прошу прощения. Сегодня выдалось сумасшедшее утро, — пропыхтел приземистый мужчина; ему пришлось пробираться навстречу основному потоку пассажиров.

— Сумасшедшее? — Дойл покосился на Иннеса. — То есть?..

— Представьте себе, в пять утра переполошилась вся гостиница. Шум, гам, женщины голосят в коридорах — все повыскакивали и часа три не могли угомониться. Кажется, какой-то арабский шейх готовил карри у себя в номере и поджег занавеску.

— Ужас, — не сводя глаз с Иннеса, кивнул Дойл, ему было интересно, какое впечатление произвела эта история на брата. — И что же было дальше?

— Дальше все покатилось, как снежный ком. Все покидают гостиницу, устремляются на вокзал, и на такую уйму народу, естественно, не хватает экипажей. И хотя я заранее заказал на сегодня экипаж, кучер из-за толчеи на улице не мог подогнать карету к гостинице, а мне в этой мешанине было его не разглядеть. Я уже собираюсь бросить корабль и искать спасательную шлюпку, когда наконец из этой стаи выныривает пропавший. Мы трогаем и даже ухитряемся выбраться из затора перед отелем «Риц», но тут, как назло, на Хай-стрит — знаете это место? — застрял, перегородив дорогу, пивной фургон. Ну и все, стоп, приехали: ни назад, ни вперед. Новый затор, на целых два квартала.

— Должно быть, потребовалось полчаса, чтобы убрать фургон, — предположил Дойл, снова покосившись на Иннеса.

— Полчаса — самое меньшее, а только мы покатили дальше, как один из его меринов теряет в грязи подкову и начинает ковылять, как собака с подбитой лапой. Тут мой кучер окончательно впадает в уныние, и черта с два его успокоишь, потому как он валлиец, а это, сами понимаете, случай еще тот… Ничего не остается, как бросить чертову колымагу и последние полмили тащиться по городу под проливным дождем, а потом еще и проталкиваться сквозь эту ошалевшую толпу туристов, чтобы найти другой кеб. Хорошо еще, что я вышел за час до отправления вашего поезда…

— Спасибо, Ларри.

Дойл торжествующе улыбнулся: «Вот и превратности судьбы», — но Иннес, как истинный младший брат, не выказал ни малейшего намерения признать себя побежденным, а вместо этого уставился на горизонт с таким вниманием, словно там виднелась не холмистая гряда, а самое меньшее — великие пирамиды.

Поманив за собой носильщика, Дойл сухо хмыкнул и указал в сторону выхода. Рослый Иннес двинулся первым, прокладывая путь сквозь толпу, как ледокол.

— Можно поблагодарить судьбу за тот факт, что наш новый кучер оказался поклонником «Арифмометра», — сообщил Ларри, используя одно из принятых между своими обозначений опостылевшего персонажа. — Пришлось пообещать ему ваш автограф за то, чтобы он подождал.

Он достал из-под плаща номер журнала «Стрэнд» со старым рассказом о Холмсе. Пять лет на службе у Дойла сформировали почти сверхъестественную способность предугадывать каждую надобность своего хозяина.

— Вот… взял на себя смелость.

— Похвально, — кивнул Дойл, доставая ручку из кармана. — И как зовут этого малого?

— Роджер Торнхилл.

Дойл взял журнал у своего верного секретаря и написал на обложке: «Роджеру. Игра началась! Ваш Артур Конан Дойл».

— У нас еще уйма времени, — невозмутимо заявил Иннес.

— И еще проблема, — добавил Ларри. — Чтобы докричаться, мне все время приходилось орать, перекрывая весь этот гам. Боюсь, что просочился слух о вашем прибытии…

— Вот он!

Вокруг Дойла сомкнулась толпа человек в пятьдесят (многие со «Стрэндом» в руках) — непроницаемая преграда между пассажирами и их кебом. Кучер Роджер отчаянно размахивал руками, на расстоянии дразняще маячили трубы «Эльбы»… Но, как говорится, видит око, да зуб неймет.

— Гейм, сет, матч, — сказал Дойл Иннесу, прежде чем надеть маску публичного человека, и с ручкой наготове, дружеским словом для каждого и демонстративной готовностью удовлетворить, насколько это в человеческих силах, любую просьбу своих почитателей направился в самую их гущу.

За написанием автографов, обменом приветствиями, выслушиванием анекдотов («У меня есть дядя в Брайтоне, который и сам немножко детектив…») и предложением любительских рукописей, дружелюбно, но твердо отвергаемых, пролетело полчаса. Десятиминутная поездка в экипаже к причалам прошла без инцидентов, заполненная лишь монологом кучера о том, насколько ему повезло, и вариациями на тему: «Вот когда моя хозяйка услышит об этом…»

По прибытии на таможню они проскочили через игольное ушко бюрократических процедур на удивление легко, и Дойл почувствовал даже укол разочарования. Он-то уже разработал прекрасную схему изничтожения первого же бюрократа, который только попытается им воспрепятствовать, и вот, надо же, ему не представилось возможности пустить ее в ход.

Что-то не так… слишком легко все получается.

Дойл стоял перед клерком, державшим бумаги в одной руке и печать в другой (последняя преграда перед благополучным финишем). До отплытия оставалось еще пять минут, когда он краешком глаза углядел и безошибочным чутьем загнанной жертвы мгновенно опознал одинокого журналиста, нацелившегося на него, словно дикий кот.

— Мистер Конан Дойл!

Журналист — мятый костюм, во рту сигара, в руке блокнот, панама на голове и уверенность напавшего на след терьера во взгляде — рванулся к нему. Он был новостной ищейкой, причем ищейкой американской, самой опасной из этой породы.

Дойл быстро осмотрелся по сторонам. Вот незадача! Ларри и Иннес были полностью заняты багажом. Прикрыть некому, а поскольку он пригвожден очередью к месту, бежать тоже некуда.

— Мистер Артур Конан Дойл!

— К вашим услугам. — Дойл повернулся к нему.

— Потрясающе! Вы отправляетесь в Штаты сегодня — это ваш первый визит? Какие мысли это в вас пробуждает?

— Их слишком много.

— Конечно! Само собой! А как же иначе! Вас полюбят в Нью-Йорке — великий город, огромный! Это нужно увидеть собственными глазами. — Он выразительно воздел руки к небу. — Увидеть собственными глазами!

«Этот малый спятил. Улыбнись, Дойл, к сумасшедшему нужно отнестись с юмором».

— Итак, большие планы! Турне с чтением, пятнадцать городов. Как насчет этого? Разве вы не последуете по стопам старины Чарли Диккенса?

— Невозможно следовать по стопам бессмертного Боза[1]иначе, как только с глубочайшим смирением.

Глаза репортера затуманились, но полнейшее непонимание было, по-видимому, его природным состоянием и ничуть его не беспокоило.

— Сенсационно!

— Извините, но мне нужно подняться на борт…

— Какой у вас самый любимый?..

— Что вы имеете в виду?

— Рассказы о Холмсе, есть любимый?