Ларри старается на меня не смотреть. Он похож на затравленного зверя — типичный задира, но, если его загонят в угол, начинает лебезить перед тем, кто оказался сильнее. Я чувствую, что мои товарищи по несчастью меня понимают и оправдывают, и начинаю думать, что эта идиотская групповая психотерапия, может быть, не такая уж ерунда.

Всю серьезность своей ошибки я понимаю лишь в тот момент, когда мой взгляд останавливается на Мэри Энн. Очевидно, эта мысль пришла ей в голову гораздо раньше, чем мне: подобное представление на национальном телевидении здорово подорвало бы авторитет мисс Училки как специалиста, способного научить людей справляться с гневом. Эмоции в очередной раз взяли надо мной верх, и с каким-то ощущением фатальной неизбежности я понимаю, что этот раз далеко не последний.

Когда все расходятся, Мэри Энн говорит мне, что в моем случае прогресс не очевиден и обычного курса занятий мне явно недостаточно. Со мной придется повозиться, и не нужно быть лицензированным работником медико-социальной службы, чтобы понять: мне требуется серьезная помощь. После этого она сует мне в руку клочок бумаги с именем и телефоном человека, которого считает превосходным врачом. И через пару секунд добавляет, что хотя она и не имеет права настаивать на индивидуальных сеансах, но все же надеется, что я прислушаюсь к ее совету. Затем, как ни странно, смекнув, что я не испытываю к ней доверия, она меня добивает.

— Мира, — говорит она, впервые глядя мне в глаза, — вы должны это сделать, и не столько ради себя, сколько ради Хлои.

На первом этаже я останавливаюсь, чтобы купить в автомате банку диетической колы. Уже далеко за полдень, и все, кто дожидался тут суда, разошлись. Мое публичное выступление вымотало меня морально и физически, и по дороге к автобусной остановке я жадно глотаю колу. К тому времени, когда я добираюсь до Западного Бродвея, банка уже пуста, и, садясь в автобус на Виллидж, я швыряю ее в мусорный контейнер, в последний момент успевая заметить, что к мокрому боку жестянки прилипла маленькая белая бумажка, — так билет до станции «Здоровая психика», выданный мне Мэри Энн, исчезает в груде мусора.

Человек никогда не знает, на что способен. Нет, серьезно, ты никогда не сможешь понять, что ты за человек, пока не ощутишь на своих запястьях холодную сталь наручников. Какие чувства охватывают тебя? Боль? Ужас? Сожаление? После драки с Николь на меня надели наручники, чтобы защитить от самой себя, как сказала мне женщина-полицейский, когда, положив руку мне на голову, деликатно и, как мне хотелось бы думать, с сочувствием помогала забраться на заднее сиденье патрульной машины. Я всю жизнь работаю руками, и мне дико и страшно, что они теперь обездвижены. Но, сидя на заднем сиденье машины, я упорно, до боли выворачиваю шею, чтобы через заднее стекло видеть уменьшающиеся фигурки Джейка и Николь. Джейк обнимает ее за плечи, прикрытые белой обеденной скатертью и вздрагивающие от рыданий; помню ощущение странной отрешенности, словно смотрю по телевизору сериал, терпеливо дожидаясь следующей рекламной паузы. Только когда Джейк и Николь скрылись из вида и я с усилием вернулась в нормальное положение, чувствуя, как наручники неприятно натирают кожу, я обнаружила, что клок черных длинных волос Николь накрепко засел между передними зубами и щекочет мне нижнюю губу. Помню, что подумала только: «Черт, это еще откуда?» Никаких угрызений совести, прости господи. Никакого чувства вины. Лишь абсолютное неверие в то, что произошло.

Ну и как это меня характеризует?

Человек не знает, кто он и на что готов пойти ради достижения цели, пока не попадет в беду. Чтобы избежать неприятностей, мы выдумываем разные истории, а зачастую просто лжем, понемножку и невинно, — так легче скрыть свои потаенные желания. Но окажись ты в такой ситуации, когда у тебя снимают отпечатки пальцев, фотографируют и заставляют позвонить кому-нибудь из друзей, коих у тебя удручающе мало, но, разумеется, не мужу, чью любовницу ты только что хорошенько отделала, и потому он в данный момент, вероятно, не горит желанием внести за тебя залог, — и ты поймешь, что пора объясниться начистоту.

Я никогда не строила долгосрочных продуманных планов. Чаще всего я поступаю спонтанно или, как сказала бы Мэри Энн, под влиянием импульса. Единственные плоды моего сколько-нибудь серьезного планирования своей жизни — это Хлоя и «Граппа». Как я уже убедилась, самая большая проблема в построении планов на будущее заключается в том, что они редко сбываются: чаще выходит не совсем так, как задумано. Когда пять лет назад мы с Джейком открывали ресторан, мы думали, что знаем, чего хотим. Мы оба устали работать в чужих заведениях, под руководством крикливых хозяев, не способных ни дело раскрутить, ни блеснуть кулинарным талантом. Мы намеревались хорошенько встряхнуть ресторанное сообщество, которое, по нашему мнению, давно закоснело, перебиваясь исключительно за счет старых европейских традиций. Во-первых, вернувшись из путешествия по Европе, мы задумали купить в городе лофт. В своем воображении мы рисовали обширное, многоуровневое помещение, где мы могли бы жить и работать. Достаточно просторное, чтобы разместить там открытую кухню, где мы проводили бы уроки кулинарии и дегустацию вин, а также устраивали несколько обедов prix-fixe[1]в неделю. Но когда в Вест-Виллидж нашелся уютный (так риелторы называют микроскопические помещения) подвальчик, мы немедленно воспользовались случаем, подкорректировали свои планы — и родилась «Граппа».

В своей прежней инкарнации это была небольшая, занюханная пиццерия; вернее, то, что у нас в Штатах сходит за пиццерию: забегаловка, где готовили пропитанные маслом и щедро политые соусом пиццы, которые почему-то любят американцы и которые не имеют ничего общего с настоящей итальянской pizza. По ресторанным стандартам кухня была маловата и нуждалась в капитальном ремонте, что сразу опасно отразилось на нашем бюджете и нашей платежеспособности.

На распродажах со складов и пожарищ мы накупили дешевых столов и стульев, стараясь не думать о том, что скупаем остатки чьего-то разорившегося бизнеса. Осенью и зимой столы, накрытые белыми скатертями, украшали художественно оформленные незатейливые бутылки из-под кьянти со свечными наплывами. Летом я ставила вазы с цветами, которые сама выращивала на крыше над нашей квартирой в металлических банках из-под томатов «Сан-Марцано», которые нам доставляли каждую неделю. Наша коллекция старых плакатов с изображением итальянских продуктов и вин временно перекочевала из квартиры в ресторан, и мы с Джейком решили, что она великолепно смотрится на фоне кирпичной кладки. Превращение убогого подвала в шикарную городскую тратторию заняло всего девять месяцев — на редкость короткий срок, в течение которого нам приходилось экономить не только каждый доллар, но и каждый пенс из тех, что удалось выклянчить у манхэттенского банка.

Через несколько месяцев после открытия «Граппа» была отмечена журналом «Gourmet» в колонке, посвященной «перспективным» ресторанам Нью-Йорка. Нам просто повезло: это был решающий момент, когда вы либо взлетаете наверх, либо идете на дно. Однако восторженный отзыв о наших блюдах мы действительно заслужили. Через день после того, как журнал появился в газетных киосках, во время ланча к нашему ресторану выстроилась очередь. К концу недели столики были зарезервированы на полмесяца вперед. Мы быстро начали богатеть; во всяком случае, уже под конец первого года мы смогли выкупить этаж над нами, переоборудовать кухню и расширить обеденный зал еще на одиннадцать столиков.