Баталов же, разбив собой стекло окна, выпрыгнул на улицу. С третьего этажа медицинского факультета. Результатом чего стал перелом позвоночника.

«… теперь Евгений Александрович не может ходить, а после позорного увольнения из университета — перед ним и его семейством разверзлась финансовая пропасть» — в студенте, что составлял листовку, пропал большой литератор. Я вопросительно посмотрел на Кузьму:

— Что за семейство? — ткнул пальцем в строки в конце воззвания.

— Это стало быть нынче только я, — хмыкнул лысый, потом погрустнел. — Студентики то про вашу размолвку с Ольгой не знают.

— Размолвка?

Кузьма покряхтел, подергал себя за бакенбарды:

— Это я про разрыв вашей, стало быть, помолвки.

— Вот язык твой поганый! — в комнату внезапно вошла Марья Как-ее-там. Женщина набросилась на Кузьму и начала его чихвостить в хвост и гриву за то, что лысый смеет портить мое настроение, изводить меня плохими воспоминаниями. Из этой ставшей взаимной ругани я уяснил для себя еще несколько моментов. Боевая дама — домовладелица, у которой Баталов снимает три комнаты вот уже пять лет. Кузьма — мой слуга, которого я привез с собой из имения уже десять годков тому назад. Некая Ольга — недостойна моего мизинца и гореть ей в аду. Раз есть имение, значит я дворянин?

Внезапно, всю эту ругань прервал громкий перезвон церковных колоколов. Который больше напоминал набат.

Кузьма и Марья резко замолчали, испуганно переглянулись. Потом слуга размашисто перекрестился.

— Стало быть преставился, царь то наш. Иначе звонить бы по всей Москве не стали.

Мой взгляд зацепил утреннюю газету. И передовицу о печальном состоянии здоровья Александра III.

***

Домохозяйка со слугой мигом испарились — побежали на улицу узнавать новости, а я с трудом освоившись с поручнями колес, подъехал к окну. Дождь уже закончился, даже выглянуло из-за туч солнышко. Но ненадолго — почти сразу умотало обратно. Ненавижу такую погоду — ни рыба, ни мясо…

Находился я на третьем этаже каменного дома, внизу кипела городская жизнь — ехали по мостовой пролетки, шли пешеходы. Все сплошь в старомодной одежде — сюртуках, шинелях, крестьяне носили что-то вроде армяков. Ни одного москвича без головного убора! Женщины в шляпках, многие еще и в вуалетках. На мужчинах — кепки, котелки… Кино натуральное.

На перекрестке я увидел настоящего городового — усатого, с шашкой-селедкой на боку. Делал он примерно ничего — прохаживался туда-сюда, покрикивая на бегающих пацанов. Удивленно глядел на церковную колокольню, подкручивая ус.

На всякий случай я себя ущипнул. Конечно, бывает и сложный бред, с болевыми синдромами, галлюцинациями… Но явно не в этом случае. Приоткрыл окошко, принюхался. Пахло дождем и… говном. Точнее навозом, что производили десятки лошадок, едущих по улице. Судя по оживленному движению, я очевидно нахожусь где-то в центре Москвы, но где? Надо бы очень аккуратно разузнать.

Пока я размышлял над своей печалью, набат усилился, движение на улице остановилось. Люди начали кучковаться, женщины вытащили платочки. Городовой, придерживая шашку куда-то убежал, на перекрестке случился натуральный затор — конке преградила путь большая телега. Раньше такие называли «ломовыми».

Я закрыл окно, задумался. Это стопроцентное прошлое. Царская Россия, конец девятнадцатого века. Лучше не придумаешь! Дальше русско-японская война, революция пятого года, первая мировая, революции семнадцатого, гражданская война, тиф, голод — один беспросветный ужас для простого человека. Да и непростых за все это время выпилят столько, что волосы шевелятся. Впрочем, до всего этого надо еще дожить.

Внизу хлопали двери, я потрогал свои ноги, резко ударил по коленям. Чувствительность явно снижена, но она есть! Значит, у нас тут, скорее всего, компрессионный перелом позвонков и сдавление. Или какое-то смещение. Хотя последнее вряд ли. Но это восстанавливается. Это я знаю точно — все-таки закончил медицинский факультет с красным дипломом. Аксоны могут вырастать заново, Дикуль не даст соврать.

Ладно, это все позже, это все ждет. Я навалился на колеса, хоть и через боль, но смог проехать в соседнее помещение. Это был классический кабинет ученого — с большим столом, креслом, шкафами забитыми книгами. На стене висел портрет бородатого мужчины. Вестимо дело, картина любому медику знакома. Кто ж не знает Сергея Петровича Боткина? Самый распоследний троечник уверенно расскажет, что это тот самый основоположник, который гепатит А изобрел. Круче него только Пирогов, да и то — местами.

Я подкатил к столу, открыл ящики. Паспорт, диплом, аттестат, рекомендательные письма… Евгению Александровичу Баталову было тридцать одни год. Уроженец Тамбовской губернии, из имения Знаменское. Дворянин, православный. Образование — домашнее, затем московская губернская гимназия. Полный курс. В двадцать лет поступил в Московский императорский университет на медицинский факультет. Окончил блестяще, высшие отметки по всем дисциплинам. Остался на преподавательской работе, вел научную деятельность. Судя по статьям, Баталов занимался патолого-анатомическим направлением, а также топографической анатомией в куче с оперативной хирургией. После того как Пирогов придумал резать замороженные трупы, чтобы органы не смещались, это стало весьма популярным делом. Причем делал это доцент публично, в московских клиниках — об этом свидетельствовали многочисленные черно-белые фотокарточки, размещенные в специальной папке. Все участники в обычной одежде, никаких белых халатов, шапочек и повязок на лицах.

Библиотека была представлена медицинскими изданиями, анатомическими атласами и справочниками. Впрочем, была и классика — Толстой, Пушкин… Впрочем, какой Толстой классик? Хотя основное вроде уже написал.

Я убрал документы в стол, задумался. В ящиках была пачка писем — явно корреспонденция с родственниками. Надо бы все изучить, чтобы понять насчет новой семьи. Я попробовал слово семья «на вкус». В моей прошлой жизни, жена, как только узнала о БАСе — почти сразу ушла. Родители к этому времени успели умереть, детей у меня не было. Просто не успел. Болезнь сделал меня одиночкой-затворником. Только студенты и коллеги иногда навещали. Какая ирония, да? И там и здесь МГУ, медицинский факультет. И специализация — почти одинаковая. «Там» я занимался полостной хирургией, слыл универсалом… Я горько засмеялся. Как же, король операционной, под Стиви Рэй Воэна первый разрез всегда делал… Эстет, блин. Подамся в фармакологию — не напрасно же почти три года медпредставителем впахивал, презентации готовил, статьи в «Ланцете» читал, пытался кухню эту понять. Вот сейчас вспомню технологический цикл производства пенициллина вместе с силденафилом — и можно ехать на верфи, стометровую яхту заказывать.

Наконец, звон колоколов на улице прекратился, воцарилась странная тишина.

Я опять подъехал к окну. По проезжей части шел крестный ход — православные несли хоругви, кресты… Людей в черном прилично так прибавилось.

Интересно, почему все-таки на стене у Баталова висит не Павлов, не почивший царь-батюшка, а Боткин-старший? Может он