Девки щас тьфу, бесстыдницы бессовестные! Я б таких девиц на костре бы сжигала.

Не понравились Жене её слова, от них сквозило кровью и насилием.

— Так он чё, женщину привёл? — обомлел он.

— Я ж ёму сказала, токо ррраз — и вылетишь отседа как пробка! И главное, молчком привёл блядёшку. Думал, я не услышу. Ишь ты! Мене хоть и девятый десяток попёр, но я есчо не глухая тетеря.

На этом они расстались, пожелали друг другу хорошего вечера, и Женя в смутных раздумьях ушёл к себе. Если всё так, как говорит бабка, то почему дядя Серёжа не отвечает на звонки. Не уж-то обиделся, придумал себе, что это он, мол, Женя, сдал его старухе.

Интересно, чем он сейчас занимается? Либо в загуле, либо у бабы, и до Жени ему совершенно нет никакого дела.

Женя решил всё оставить на плаву и продолжить прожигать жизнь, подаренную его родителями.

Месяц изжил себя, скончалась весна, родилось лето. Женя уже позабыл о дяде Серёже и пятничных попойках. Да и парень как-то примирился с этой утратой. Любовь Маши, тепло её тела и нежность её дыхания успокаивали его.

Однажды в полуденный час постучали в дверь. Женя удивился — никого не ждал. Может, Нина Карповна? По всей видимости, старушка решила познакомить его с новым жильцом.

Женя, не взглянув в глазок, отвёл щеколду, толкнул дверь, и в его объятия с кондачка влетела темноволосая девушка. Она прижала его упругой грудью, в спину упёрлась вешалка. Благоухающая молодостью гарпия кормила его губы страстными поцелуями, обвивая его шею хрупкостью рук. Это была Маша.

Женя на секунду остановил её сладострастное буйное неистовство, чтобы запереть дверь от лишних глаз, и, не выясняя, откуда девушка узнала его адрес, отвёл её в комнату, толкнул на диван, взобрался сверху, и они мигом провалились в эйфорию плотской любви.

После долгих серотониновых мгновений они пили на кухне расслабляющий китайский чай. Женя рассказывал нелепые истории со своей работы, а Маша не спускала с него телячьих глаз и хихикала в ладошку.

Позже, ближе к закату Женя тайком, озираясь часто на дверь старушечьей квартиры, вывел Машу из подъезда. Скоро должно было подъехать такси.

Когда закат упился солнцем и пришли на смену сумерки, к Жене робко постучала Нина Карповна.

Он раздражительно разглядывал её в тишине лестничной площадки под тускло разлитым светом жёлтой лампочки. В её далеко посаженных глазах мерцала жуткая тайна, а на морщинистых губах блуждала вездесущая как плесень улыбка, и не было ей конца.

У Жени предательски задрожала нога, он сразу догадался, бабка пришла по его душу с претензией.

— Ой, как хорошо, што ты дома! — всплеснула руками бабка. — А я думала, ты на работе.

— Нет, сегодня я пас. Сегодня никуда.

Она заглядывала ему поверх плеча, а он пытался понять, что сейчас будет.

— Я у тя какой-то шум слышала. Вродя женский голос.

— А, нет-нет. Это я фильм смотрел, — лгал Женя.

— А, поняла. А у мене телевизер чёй-то не кажет, не фурычет. Включила последние известия, а тама ни звука, ничаво, всё в синеве какой-то. Я прям расстроилась вся. Мож, Жень, посмотришь, а?

Он выдохнул и тут же замялся, особо сильного желания идти в старушечье логово отсутствовало, да и подозрительно всё это было.

— Так я вообще не шарю в телевизорах, — сказал Женя.

— Да ты токо посмотри. Мож, я не туды чо нажала. Ежли не получится, то тады я мастера вызову. И есчо. Я тя щами угощу. Такие вкусные щи сготовила. Ты, поди, уж давно такие не ел.

Ладно, подумал он. Её взяла. Да, собственно, не хотелось отказывать хозяйке, а то вдруг обиду затаит, выгонит ещё, вон как дядю Серёжу. Женя босо обулся в сланцы, запер квартиру и двинул за старушкой.

Как только он оказался в прихожей, его ноздри отрезвил кислый мясной запах. Видимо, так пахли её щи. Сумрачно светилась лампочка, обвешанная покоричневевшими газетными листами, передавая прихожей мрачные тона. На стенах съёжились обои, где-то расползлись, почернели, расщеперивались, казалось, что сквозь них желало пролезть нечто живое, ужасное и невообразимое. По углам скопище тенёт и пыли. Это пыль и на комоде, хоть картошку сажай. Линолеум разодран, заласан, изгваздан чёрными следами, но, как заметил Женя, не собачьими, а человечьими, будто чья-то босая стопа недавно их здесь оставила. На протянутой, почерневшей верёвке развешаны сушиться пакеты из-под кефира и пожелтевшее от стирки тряпьё. У обшарпанной двери ванной комнаты стоял, чего-то дожидаясь, эмалированный жёлтый таз с застиранным бельём.

Нина Карповна провела Женю в зал, где кружился запах древней мебели. У серванта врезана ещё одна дверь, куда она вела, Женя не знал. На разложенном диване ворох вполне современных шобонов. Зелёные женские джоггеры очень напоминали Машины. На спинке большого кресла размещались рядками игрушки: чебурашки, неваляшки, плюшевые мишки и куклы без платьев, они все, как один, уставились на Женю неодушевлёнными глазами. От множества обездвиженных взглядов парню сделалось дурно, росло огромное желание уйти. Ещё и неприятные запахи вгоняли в депрессию, и помимо прочего два пропылённых ковра, высокий шкаф с распахнутыми настежь дверцами, иконостас в углу, догорающая свеча у потемневшей иконы. На иконе Иисус Христос, лицо свирепое, будто мог вспороть им душу. Под иконами у занавешенного окна плазменный 18-дюймовый телевизор.

— Вот он, охальник, — рассерженно сказала старуха. — Стоит, не фурычит. Женечка, глянь, мож, чаво и сделашь, а я пойду на стол пока приготовлю.

Постояв в нерешительности перед чёрным прямоугольником телевизора, Женя мгновение чесал затылок, задумчиво ковырял пальцем нижнюю губу, всполошился и вставил вилку в круглую разболтанную розетку. На панели вспышка красного индикатора. Женя надавил на кнопку пульта, и его приветствовал синий экран: ни картинки, ни звука. Он поискал в настройках — ни одного канала, повертел антенну, и так, и сяк, ничего, глухо. Вдруг краем глаза заметил, что штекер с антенным кабелем выдернут из разъёма. Не чувствуя никакого подвоха, вставил, и всё заиграло, заголосило.

Женя обрадованный повернулся, чтобы пойти и доложить старухе, что всё работает, да едва не заорал.

Нина Карповна так и стояла у кресла. Её туловище перекошено, будто в одной руке она держала увесистую гирю, бабка таращилась на него тёмными немигающими глазами, безумное болото вокруг сморщенных век, такой тернистый взгляд, словно она была в курсе всех его тайн и пороков. А под крючковатым носом разъедала губы зубастая клацающая улыбка.

Старушка внезапно отмерла, дёрнула головой, часто заморгала, спустила губы, скрывая оскаленные протезы, завертелась вокруг себя, разглядывая пол (она походила на вертолёт,