что при этом они постоянно нарывались на тяжелые ботинки стражников. В одной из таких потасовок, кто-то из банды Даника схватил со стола ложку и с размаху воткнул ее во второй глаз Одли. В тот момент одноглазый Одли напрочь лишился зрения, но мучиться от этой потери, судьба ему времени не дала, и в этой же драке он умер из-за того, что ему проломили череп стулом. Он умер, а нападавшему отсекли руку в назидание, остальных заключенных лишили ложек и вообще всего, чем можно убить собрата узника.

Получив свои ложки, мужчины быстро съели то, что с такой «щедростью» им наложили повара. Время на прием пищи было ограничено, не более трех минут на прием вторых блюд и пяти на прием первых блюд. Это было не так трудно сделать, если учесть, что еда всегда готовилась огромными казанами и всегда подавалась холодной. А суп последний раз давали вообще месяца три назад, когда нужно было куда-то девать подпорченную солонину, которая покрылась плесенью, и прогорклое пшено. Но, Кристоф мог с уверенностью сказать, что холодное варево, которое надо затолкнуть в себя за три минуты, куда лучше чем то, чем кормят в казематах. Тут сами заключенные дежурят на кухнях и все воочию видят, что еда как минимум свежая и пригодная. Совсем тухлую гниль никто не старается класть в блюда. Правда делается это не из-за заботы к каторжникам, а потому, что полевая кухня подразумевает всего одно меню, которое распространяется как на заключенных, так и на стражников с надзирателями, правда те, в отличие от каторжников имеют возможность что-то взять из домашней кухни, чтобы вкусно перекусить.

Бывало даже такое, что иногда стражники, глядя на то, что наворотили в своих котлах повара, вообще подкармливали заключенных. У этого тоже были свои темные мотивы, но эти мотивы совершенно не смущали никого из преступников, а дело обстояло следующим образом, когда надзиратели покидали посты и оставались только караульные, они устраивали бои.

Все желающие из каторжников могли принять участие в них. Били сильно, порой с травмами, но всем нужно было выплеснуть злобу от безысходности копившуюся внутри, и порой настолько застилающую разум, что некоторые заканчивали жизнь, повесившись на каких-нибудь тряпках в бараках. Так же бои были идеальным способом решить внутриколлективные, если это так можно назвать, конфликты. Заключенные ломали друг другу носы, а стражники делали ставки. Победителей естественно не оставляли без награды. Самогон и буханка пусть иногда черствого, но хлеба уходила тем, кто выигрывал. Иногда их освобождали от работ и отправляли дежурить на кухню. Теперь же победителя ставили дежурить на ложки, а если учесть, что он их еще и не мыл, то это можно было считать самым прекрасным днем в этих местах.

Быстро закончив с приемом пищи, мужчины отдали ложки, поглядев на разбитые, словно кровавые ошметки губы и свернутый на бок нос дежурного и направились в сторону своих ишаков.

– Если бы не сегодняшний поход проверяющего, я бы принял участие в боях, – сердито сказал Густав.

– А что тебе проверяющий? Ну побегаем, попрыгаем до полуночи, пока ему не наскучит и все. Он домой в кроватку, а ты можешь и носы поломать, – ответил Кристоф.

– Больно мне это надо, после такой зарядки от проверяющего, – буркнул Густав и молча, и повел ишака к входу в пещеру.

Мужчинам оставалось работать всего несколько часов. Скорее всего, они уже не успеют вывезти все то, что добыли шахтеры. Ночью, здесь в горах, даже с масляным освещением невозможно было работать, поскольку мгла была, хоть глаз выколи. В горах солнце садилось рано, из-за этого после обеда рабочий день быстро сокращался, а следовательно в целях экономии перерыв между завтраком, который был примерно в шесть утра и обедом, часа в четыре после полудня составлял почти десять часов, а раз все заключенные недавно обедали, то на ужин можно было просто налить воды и собрав объедки снова подать то, что уже было сготовлено, или ничего вообще не подать, объяснив это нехваткой продовольствия.

Пока Кристоф загружал очередную телегу, он узнал от шахтеров, что сегодня одна из групп выбила новый проход под шахту, правда бедолагам не повезло, и они отравились каким-то газом, из-за этого на нижние ярусы разработок и спускался проверяющий. Мужчина выдохнул, понимая, что сегодня никто не будет превращать в мясной фарш вчерашних провинившихся, а значит ночью им дадут отдохнуть.

Правда пока он загружал остатки угля, в голове появились мысли о том, что эта система тоннелей и шахт весьма странная. Пусть у него и не было никакого образования в горном деле, да и с гномами он пиво не пил, но понимание того, что в естественных пещерах не бывает ровных, гладких сводов у него присутствовало. А таких среди лабиринтов пещер и прокопанных шахт было не мало. То там, то тут шахтеры натыкались на остатки каких–то весьма старых и загадочных стен, которые были идеально отполированы. Кто-то из заключенных говорил, что это было построено еще до того, как Днева создала свои народы, а следовательно дело рук древних демонов, которых она изгнала из нашего мира. Хоть Кристоф и не верил во всякие небылицы про древних колдунов и прочих тварей населявших земли до людей, факт оставался фактом, они добывают уголь там, где уже существовала какая-то цивилизация, которая была на порядок умнее и искуснее в обработке камня чем люди или эльфы. Хотя другие шахтеры утверждали, что эти своды строили гномы, но не найдя ничего полезного здесь, все бросили и ушли за горы. В эту версию вообще поверить было невозможно, ведь любой, мало-мальски обладающий интеллектом, знал, что гномы и были теми, кто вместе с людьми отыскал в экспедициях здесь каменный уголь, да в очень больших объемах.

Размышляя над тем, кто все-таки мог так искусно строить, Кристоф закончил разгружать последнюю телегу с углем. Он уже вообще его еле отличал в кромешной темноте, хоть стражники и зажгли факела и лампады, это мало помогало делу. Закончив с разгрузкой, он мирно сидел в телеге и наблюдал за тем, как выносят раненых и мертвых после сегодняшнего дня из шахт. Те, кто работает на самых нижних ярусах – это приговоренные к смертной казни, но помилованные и отправленные на пожизненное заточение на каторгу. Отсюда и отношение к ним было весьма и весьма презрительное, что тут говорить, если ему и самому всего-то за пару десятков изнасилованных баб дали двадцать лет, то эти ребята не сильно отличились за свои преступления. Кто-то сжег пару