дальше копаются в своих социальных сетях. У меня не было даже компьютера или смартфона, да я и не хотела. Всеобщий информационный бум. А я прекрасно себя чувствовала в своей маленькой вселенной, где только моя бумага для рисования и карандаши, фильмы и журналы. И пусть каждый думает, что ему угодно. А как там наша лучшая уче- ница в классе? Зачем же сводить все прекрасные возможности к одному негативному факту? Эбби Грэйвен, простая, немного полная, полностью лишенная внешнего лоска, эмоционально неуравновешенная, прямо здесь, перед вами.

Вдруг из глубины одного из неприметных стеллажей для одежды я вытащила платье: наполовину черное, наполовину фиолетовое с белой полосой посередине. У меня перехватило дыхание. Это было то самое платье из моего сна – как гром среди ясного неба. Платье было необыкновенное – дерзкий фиолетовый, запретный черный, разделенные полосой от воротника до подола. Оно стоило четыре доллара девяносто девять центов. Я вышла из магазина с ощущением, что все пазлы сложились в единую картину. Я и раньше видела вещие сны, но никогда они не были такими явными. Ни один человек не мог бы сказать, что это просто совпадение. Ни один доктор не мог бы убедить меня, что это признак галлюцинации, связанный с перепадом настроения. С годами я поняла, что я не такая, как все. Я знала, мои видения были связаны с чем-то гораздо большим, словно существовала некая гигантская сцена, предназначенная только для меня, отдельные участки которой я могла видеть лишь мельком, поднимаясь по ней шаг за шагом.

Вернувшись домой, я повесила платье в шкаф и снова вытащила выпускной альбом. А вот и я: пухленькая, в черной водолазке, как будто остолбеневшая, мои глаза прикованы к одной точке где-то над головой фотографа. Мои угольно-черные волосы вяло спадали на плечи. Ниже были слова Эмили Бронте:

«Мне снились в жизни сны, которые потом оставались со мной навсегда и меняли мой образ мыслей: они входили в меня постепенно, пронизывая насквозь, как смешивается вода с вином, и постепенно меняли цвет моих мыслей[4]».

И все-таки, если нужно, я могу привести себя в порядок. Я отнюдь не некрасивая. Во мне, возможно, даже есть что-то привлекательное, если вы являетесь тем самым человеком, который может правильно посмотреть. Мои глаза – большие желто-карие, как у кошки. Окрашенные волосы, черные как смола, оттеняют мою бледную кожу, а небольшие следы от прыщей можно легко замаскировать консилером. Я всегда была небольшого роста и страдала от лишнего веса, но в то же время это придавало моему телу дополнительные округлости. Именно поэтому, глядя на себя в липкое от старых наклеек зеркало в день встречи выпускников, я не была недовольна собой. Расправив плечи, я немного попозировала. Платье оказалось немного грубее, чем я думала, но, может быть, это и к лучшему. Оно будет моей броней.

На нервной почве у меня расстроился живот, и я сделала глубокий выдох, чтобы полностью опустошить легкие. «Тебе нечего бояться», – заверила я себя. Ты тоже там будешь сегодня. Я знала это. Ты будешь ждать меня, точно как в моем сне. Я спокойно пошла за помадой. Если и существовал какой-то особый случай для красной помады, то сегодня определенно такой день.

Внизу стоящая у раковины мама мыла посуду.

– Я еду на встречу выпускников, – объявила я.

– Едешь? Это здорово, Эбби! Я так рада.

Когда я подходила к двери, она улыбнулась мне, и я вдруг увидела, что в этом доме, состояние которого с каждым годом становилось все хуже, мама была как будто в заточении, ежедневно добираясь на работу в своей грязно-коричневой куртке и дыша выхлопными газами на шоссе.

– Пожалуйста, будь осторожна! – крикнула она мне вслед. – И обещай, что дашь нам знать, если будешь дома позже полуночи. Ты взяла с собой телефон?

– Да, конечно, – ответила я, стараясь скрыть свое раздражение. – Скоро увидимся.

– Обещай, что позвонишь.

– Хорошо.

Когда она смотрела, как я уходила, в ее взгляде читалась мольба о чем-то большем, чем просто уверенность в том, что я позвоню, что я вернусь домой. Я пыталась подобрать слова, чтобы сказать что-то еще, что она хотела услышать, но ничего не пришло мне в голову. Я вышла, и она заперла за мной дверь.

Обычно, когда я ездила по городу, я выглядела как знаменитость – в солнцезащитных очках и шляпе с широкими полями, хотя в помятой родительской «Шевроле-Импале» на самом деле я выглядела как полная противоположность знаменитости. Я слушала спокойную музыку – «Флитвуд Мэк»; Кэт Стивенс, Дэвид Кросби, Стивен Стиллз и Грэм Нэш[5] – это напоминало мне об эпохе проводных телефонов и рукописных письмах.

Тем не менее временами машины на дороге превращались в чудовищ. В самые худшие дни, когда я была наиболее уязвима, даже деревья, казалось, склоняли ко мне свои ветки, похожие на клыки и когти. В то время я не могла ручаться даже за свою собственную ногу на педали газа, нейроны моего мозга бушевали. Я с трудом отрывала взгляд от других водителей на дороге – они, будто приговоренные к смерти, двигались к своим могилам. Тогда казалось чем-то естественным резко выкрутить руль в сторону реки. За рулем своей машины я отчетливо рисовала в воображении этот момент. Я была очевидцем этой странной голограммы, на которой моя машина съезжала с дороги и исчезала из виду.

К счастью, сегодня этого видения не было. Поскольку вскоре я должна была оказаться в окружении своих одноклассников, можно было свободно и открыто бродить по Мэйн-стрит. Огромное количество магазинов здесь пустовали, а витрины были закрыты упаковочной бумагой. Большая часть домов на маленьких улочках превратились из ухоженных уютных жилищ в неопрятные развалюхи. После закрытия автомобильных заводов средства массовой информации писали, что талантливые молодые кадры утекают из штата, но я знала, что большинство моих одноклассников остались именно здесь, заводя несчастливые семьи в этих обветшалых домах.

Миновав школу Эвертс Элементари и бетонную скамейку, на которой мы с тобой часто сидели, я открыла окна в машине и вдохнула холодный терпкий воздух. У обочины виднелись полосы черного снега, оставшиеся после первого в этом сезоне урагана. Я повернула на запад, прочь от города, к дюнам, в сторону твоего дома.

Я так любила твой дом, Элиза. По сравнению с огромным количеством хибар в нашем городе это был настоящий дворец. Я любила бродить по его гостиной, в другую эпоху она могла бы называться салоном – с ее бежевым ковром, тяжелым стеклянным столом и