собиралась выступать под открытым небом. Там был деревенский амфитеатр с бревенчатыми скамьями, заполненный твоими поклонниками. Ты легко и изящно двигалась в танце, и публика начинала шевелиться. По мере того как танец продолжался, их охватывала страсть. Поднимаясь и расталкивая друг друга, они пытались подойти ближе, пока, наконец, окончательно не штурмовали сцену. Окружив тебя со всех сторон, они превратились в сатиров. Козьи шкуры покрывали их обнаженные тела с волосатыми масками и рогами, с поднятыми фаллосами. Я хотела побежать, чтобы задержать их, но ноги не слушались меня. Я лишь беспомощно наблюдала издалека, как они тебя засасывали.

Днем, когда я не стояла на кассе в «Мейере», я сидела в своей спальне, наслаждаясь фильмами Перрена и перечитывая отрывки из его книги «Ризома и Источник». Я была заинтригована его упоминаниями о Ризоме, его академии в Лос-Анджелесе, спрятанной в горах Санта-Моники. Он был ориентирован в основном на голливудских звезд – актеров, сценаристов, режиссеров, художников по костюмам, стремившихся развить свои творческие способности и мастерство. «Мы все являемся частью некой Ризомы, – говорится в книге, – представляющей собой бесконечный горизонтальный корень, находящийся внутри Источника – великих вод бессознательного, источника всеобщего воображения. Мы зависим от созидательной пищи Источника так же, как корневищные растения зависят от питательных веществ, получаемых ими из воды. Каждый раз, когда мы спим или полностью отключаем наше неугомонное сознание, мы воссоединяемся с Ризомой, возобновляем контакт с Источником и открываемся мощным образам и посланиям». В книге не было фотографий реального кампуса, но мне он представлялся зданием в стиле Гауди, цветущим и зеленым, залегающим на тропической горе, усыпанной пальмами.

Всякий раз, когда я смотрела на фотографию автора на обратной стороне книги, меня словно пронзало стрелой так же, как в тот момент, когда я увидела твою фотографию. Это был портрет в деловом стиле, эффектно освещенный и искусно подчеркивающий пряди бело-голубых волос Перрена, затемняя ямки на щеках и делая светлые глаза более выразительными. Мне казалось, будто его взгляд был устремлен прямо на меня.

Находясь далеко, я все равно была лучшей ученицей Перрена. Я почти выучила главу книги об активном воображении; это был сценарий, написанный специально для меня. Теперь я могла не только переносить свои ночные сны на бумагу, но и делать то же самое наяву, изображая свои видения, тревожные или радостные. Благодаря Перрену я больше не зависела от перепадов настроения, а могла управлять ими с пользой для себя. В моем шкафу было уже двадцать три тубуса, в каждом из которых лежала по меньшей мере дюжина свернутых рисунков – наброски для сотен фильмов. Все, что мне было нужно, – найти человека, который поможет каким-то удивительным образом перенести их на кинопленку, вдохнуть в них новую жизнь и распространить по миру. И я знала, что Перрен единственный, кто был способен на это. Если бы я когда-либо его встретила, он бы сразу это понял. Едва увидев мои рисунки, он бы сразу предложил мне сотрудничество.

Но пока не оставалось ничего, кроме как просто ждать, и было невыносимо сложно. Сны наводнили мою обычную жизнь. По сравнению с ними реальный мир казался хрупким и фальшивым, будто находился под угрозой исчезновения. Я добиралась до работы в супермаркет «Мейер», будто прорываясь сквозь тундру. Я терпела натиск ярких ламп, металлической музыки, шуршание пластиковых пакетов. Я стояла на кассе в своей темно-синей майке поло и проводила товары по сканеру: зефир, презервативы, летающие диски. Покупатели откуда ни возьмись появлялись один за другим и исчезали так же быстро, как и приходили. Передо мной всегда было чье-то лицо, моргающее, сияющее или бормочущее. Всегда был слышен скрип колес тележек для покупок и доносился запах еды из отдела продуктов. Остальная часть магазина утопала в бесконечном водовороте подушек и садовых наборов, как будто находясь между Сциллой и Харибдой.

Издалека доносились мировые новости. Массовое убийство в школе в Пакистане. Авиалайнер исчез в море. Я часто тренировала свою технику по Перрену прямо на кассе, но иногда была не в состоянии сдержать захватывающую меня волну ужаса, и она обрушивалась на меня с огромной силой. И тогда грохот падающих банок в продуктовом отделе мог показаться мне стрельбой из оружия, а раздавленные фрукты и пролитое на пол молоко – чьей-то кровью. Мое сердце начинало бешено колотиться, а в ушах стучало. Мне приходилось бросать то, что я делала, и хвататься за полку, чтобы не выбежать за дверь. Но после встречи выпускников я стояла на стойке кассы и просто прокручивала в голове наш разговор на диване. Время от времени закрывая глаза, я вспоминала запах твоих волос, твою благословенную улыбку. Я вновь слышала твое приглашение, ясное, как церковный колокол. Это было по-настоящему. Ты там была. Ты все помнила.

Когда моя смена закончилась, я скупила все журналы в надежде найти тебя. Сидя в кресле у себя в спальне, я открыла Vanity Fair[13] и пролистала страницы. Я не ожидала увидеть тебя там – я никогда не видела тебя на страницах этого издания, но как только мой взгляд упал на твое фото, я почувствовала, как это отозвалось в моей груди теплом, словно вода в ванной прикоснулась к моей коже. Ты была там: твоя голубовато-зеленая блузка переливалась, точно жук-листоед, а копна твоих волос напоминала огромный лисий хвост. Усилием воли отведя взгляд от двух отражений света в форме полумесяцев на радужке твоих глаз, я прочитала статью:

«Во время рассказа она ест салат с киноа, медленно, маленькими порциями накалывая его на вилку, и откидывает с лица локон своих золотисто-каштановых волос (она от природы – рыженькая). Когда речь заходит о ее следующем фильме «Весперс (Вечерня)», в котором ее партнером стал Рафаэль Солар, она откладывает вилку и заметно оживляется. «Я играю кого-то типа сатира, – говорит она с нескрываемым удовлетворением. – Ну ты понимаешь, с раздвоенными копытами и небольшими рожками на голове». Она подносит руки к голове, выставляет вверх указательные пальцы и шевелит ими, изображая рожки. Красавица и чудовище».

Отложив журнал в сторону, я на мгновение закрыла глаза. Я сидела неподвижно, наблюдая за пляшущими точками у меня под веками. Танцующие сатиры. Все они расположились на своих местах, как составные части калейдоскопа. Все предопределено. Я взяла тяжелые швейные ножницы, способные резать идеально ровные линии. Послышался звук отсекаемой от журнала страницы, как будто свист пронесся над травой. Бросившись на пол, словно животное, я вытащила из-под кровати старую розовую коробку, в которую когда-то укладывала спать своих кукол, и положила