общества – ведь на них лежала ответственность за сохранение в городах и селениях Лакуны чистоты, основы основ Нового Режима, установленного после Революции 19 Января, как принято называть переворот Кандара.

Грон Барбук был самой приметной фигурой среди мусорщиков Лакуны. Его портреты выставлялись на почетных стендах, продавались во всех лавчонках страны. О нем слагали стихи и песни – он был подлинным любимцем простого народа.

Звание Великого Мусорщика было учреждено именно для него на недавнем заседании Совета при Диктаторе. Был изготовлен специальный нагрудный знак Великого Мусорщика, из чистого золота, размером 6,7 на 7,2 см. На фоне восходящего солнца – урна, напоминающая греческую амфору, и две скрещенные метлы. Метла являлась основным инструментом мусорщика и одновременно символом Чистоты высшего порядка и преданности идеям Лея Кандара.

В знак признания особых заслуг Грона Барбука вручение Почетного знака должно было состояться не в официальной резиденции Диктатора, где, как правило, происходят подобные церемонии, а на площади у дома мусорщика. То, что Диктатор лично, пешком, явится к его дому, чтобы вручить награду, должно подчеркнуть как высоту присвоенного звания, так и глубокое уважение власти к деяниям народного героя.

Поговорив о некоторых подробностях церемонии, они расстались. Гельбиш отдал Диктатору честь, приложив ладонь ребром к козырьку непомерно широкой фуражки, и, щелкнув каблуками, удалился.

Он не стал сообщать Диктатору о том, что задержанный иностранец погиб при попытке к бегству. Бросившись со скалистого берега в море, он разбился о скалы. Гельбиш знал, как болезненно переживает Диктатор известия о чьей бы то ни было смерти, а потому и не счел нужным упоминать о таком пустячном инциденте.

Кандар, отпустив Гельбиша, прошелся по кабинету и остановился у широкого, во всю стену, окна, выходившего на море. Диктатор любил, чтобы в помещении, где он работает, было много света. Поэтому в трех стенах его кабинета были огромные окна. Да и потолок, частично застекленный, давал возможность Кандару видеть над собой голубое небо Лакуны. Вдоль четвертой стены, по обеим сторонам двери с резными барельефами, изображавшими эпизоды Революции 19 Января, высилась шведская стенка и стояли спортивные снаряды. Каждые сорок минут Диктатор прерывал свои труды и занимался гимнастикой. Когда-то он был незаурядным спортсменом.

Море, тихое и гладкое, как и утром, сверкало под лучами уже высоко поднявшегося солнца, Мария в купальном костюме шла к воде. За ней бежал Флак, огромный черный ньюфаундленд, ее любимец. Все как обычно. Можно садиться за работу.

Но что-то мешало Кандару, какая-то неясная тревога, связанная с дочерью…

Мария плыла среди скал, а рядом с ее головкой чернела круглая морда ньюфаундленда. К воде вели следы ее маленьких ножек, а рядом разлапистые – Флака. Кандар понял, что его тревожит. И сразу стало легче.

Он подошел к столу. На листке блокнота, помеченном завтрашним днем, записал: “Мэт”.

Глава третья

Церемония проходила на небольшой квадратной площади возле дома Барбука. Дом героя был украшен национальным знаменем Лакуны – на белом полотнище синий навозный жук, символ самоочищения природы. Перед домом, под специально натянутым навесом, стояла невысокая эстрада с трибуной, украшенная транспарантом с латинским текстом: MENS SANA IN CORPORE SANO!

Площадь была заполнена народом. Впереди в две шеренги стояли юноши и девушки в разноцветных спортивных костюмах, позади – празднично разодетые счастливцы, получившие право присутствовать при награждении. Список допущенных на площадь составлялся лично Фаном Гельбишем. Это были самые достойные и надежные граждане Лакуны.

В назначенный час, ровно в полдень, высокий чистый голос трубы возвестил начало церемонии. Под звуки национального гимна на площадь вступил отряд сакваларов. За сакваралами шел сам Диктатор. В двух шагах позади – Третье Плечо, а за ним члены Совета при Диктаторе.

– Сана! Сана! – загремела площадь, и Диктатор сделал приветственный жест рукой.

На эстраду он поднялся вместе с виновником торжества. Грон Барбук заметно волновался. Коренастый, широкоплечий, с густыми мохнатыми бровями, широким лицом, изрытым оспой, он воплощал наиболее распространенный на севере тип крестьянина. От волнения у него на лбу, изъеденном морщинами, проступили капельки пота.

Диктатор дружески протянул ему руку. Барбук неуверенно подал свою. Диктатор крепко пожал ее, и снова площадь огласилась приветственными криками. Все ощущали торжественность и символичность этого рукопожатия Власти и Народа, знак их нерушимого единства.

Кандар взял в руки маленькую коробочку и мельком взглянул на дочь, стоявшую у края эстрады. Выражение ее лица не понравилось Кандару. Оно не соответствовало моменту: на ее лице не было и тени той радостно-умиленной улыбки, которая сияла на лицах присутствующих.

Снова промелькнула тревожная мысль, не оставлявшая его утром. Но Диктатор умел скрывать свои чувства, и никто не заметил некоторой медлительности, с которой он раскрыл коробочку. Блеснул на солнце веселым зайчиком золотой Почетный знак, и площадь замерла.

Лей Кандар прикрепил его к груди Грона Барбука, отныне – Великого Мусорщика Лакуны. На глазах у героя выступили слезы. Восторженно и преданно смотрел он на человека, которому был обязан самоуважением, появившимся у него после Революции, почетом, окружающим его имя, и этой минутой небывалого счастья, когда сам Диктатор, пешком, пришел вручить ему награду.

Фан Гельбиш, стоявший рядом с Диктатором, смотрел на лица зрителей. Он был доволен. Лица выражали именно то, что должны были выражать: радость и даже восторг от сознания своего участия в столь знаменательной, можно сказать, исторической церемонии, своей сопричастности великому событию.

Внезапно взгляд Гельбиша наткнулся на лицо, которое показалось ему незнакомым. Незнакомец улыбался, но в его улыбке было больше иронии, чем восторга, и совсем не было умиления. Гельбиш хотел разглядеть его, но мешали самозатемняющиеся очки. Снять их – значило сделать движение, нарушающее торжественность церемонии. К тому же он неожиданно потерял мелькнувшее лицо и не мог снова найти его.

“Кто бы это мог быть?” – подумал Гельбиш и решил внимательно проглядеть списки допущенных на площадь.

Но тут он услышал голос Диктатора и понял, что пропустил начало торжественной речи.

– Идея, лишенная действия, мертва! – говорил Лей Кандар. – Она мертва, если люди, которым она служит, не служат ей. Идея, священная идея чистоты тела и духа, если мы отдаемся ей честно и беззаветно, возвышает нас. И чем беззаветнее мы ей служим, тем выше и чище становимся сами. Я склоняю голову перед человеком, который воплощает идеал служения Идее, перед Гроном Барбуком, Великим Мусорщиком Лакуны! Менс сана ин корпоре сано!

– Сана! Сана! – грянула площадь.

Заиграл оркестр, и все запели песню “Наш великий Лей Кандар”.

Барбук украдкой взглянул на жену, стоявшую рядом с Гельбишем, – она не решалась вытереть счастливые слезы, стекавшие по ее лицу, – на внучку, улыбавшуюся легкой, почти бессознательной улыбкой, и почувствовал, что счастлив.

Две юные