Когда ждешь, вода не закипает очень долго. Она задумалась о телефонном разговоре. Отец стареет, это заметно. Молодец, что позвонил, хотя по голосу слышно, каково ему приходится. Мама, конечно, переборщила. Чересчур жестоко. Но и ему не стоит так переживать. Жизнь продолжается, нельзя зарываться в нору одиночества. Съездил бы куда-нибудь, развеялся, опять почувствовал вкус к жизни. Вылези же наконец из своего треклятого вертолета, папа! Ты скоро будешь дедом!

Зря она ему не сказала… хотя в таком случае обиделась бы мать. Почему это она узнаёт последней? Значит, отец тебе дороже?

Так и приходится все время маневрировать в болоте ненависти. Ощупью искать тропинку, чтобы не провалиться. Постоянно прикидывать, как бы одна чаша весов не перевесила.

Она положила двойную порцию кофе. Крепкий, никакого молока. Черная маслянистая поверхность с радужным отливом, будто сверху налита солярка. Кофеин подействовал быстро, мысли заработали полным ходом.

Почему он звонил? По какому делу? Сообщить, как он рад, что она у него есть, и все?.. Больше он, кажется, ничего не сказал. Странно… Она не могла припомнить, было ли когда-то что-то подобное. Чувство тревоги росло с каждой минутой. Что-то явно не так. Совершенно точно – что-то не сходится.

Надо к нему подъехать. В его контору, как он ее называет. Сарай на берегу реки. Аккуратный, но сарай.

Последним супружеским подвигом Хенни Лаурин были сдобные булочки с солью. Сначала обычное тесто – молоко, масло, мука. Дала подойти, раскатала, посыпала корицей, смазала маслом и щедро посыпала солью – несколько горстей. Свернула в рулет, нарезала как обычно, положила в формочки, смазала яйцом. А сверху добавила еще соли. Крупная соль очень похожа на гранулированный сахар, тот, которым пользуются кондитеры. Поставила в духовку и не отходила, пока булки не стали именно такими, какими и должны быть – бархатистые, загорелые, с белыми аппетитными жемчужинками, только не сахара, а соли. Аромат свежевыпеченной сдобы распространился по всему дому, и тут же явился муж – с абсолютно бараньей физиономией.

– Ты что, булок напекла?

Будто сам не видит – вот же они, лежат на противне.

Ни похвалы, ни даже благодарности – ни слова. Ничего, что прибавило бы ей самоуважения.

Она поставила рядом с его чашкой булочки в облаке душистого пара. Ловиса потянулась было, но Хенни перехватила ее руку:

– Сначала папа.

Винсент откусил большой кусок. Успел даже зажмуриться от наслаждения, настолько силен и приятен был коричный аромат. Но тут же физиономия его перекосилась.

– Какого черта… Хенни…

Он поискал глазами, куда бы выплюнуть. Ничего не нашел – пришлось в ладонь. Глаза округлились, отчего сходство с бараном стало еще более заметным. Эта дурацкая гримаса, этот тупой взгляд… Господи, что за смехотворное существо.

Ловиса переводила взгляд с матери на отца, никак не могла врубиться. Что происходит?

– Good bye, – сказала Хенни.

По-английски. Это была ее последняя реплика. Не заготавливала, просто так вышло. Good bye. The end.

Повернулась и пошла в гараж, где стояли заранее упакованные чемоданы. Заранее позвонила Эйнару, и тот уже ждал за углом в своем пикапе. Полминуты – чемоданы брошены в кузов. Винсент только появился в кухонном окне, а Эйнар уже включил скорость. Все как в голливудском фильме, даже последняя реплика.

– Good bye, – она пересказывала Эйнару всю сцену, и у того живот трясся от хохота.

У них похожее чувство юмора, у нее и у Эйнара. А Винсент начисто лишен этого товара. Если их семейная жизнь что-то собой и представляла, то веселой ее уж никак не назовешь. Как она могла когда-то запасть на такого? Плотоядный цветок с липкими щупальцами. Как он называется? Росянка? Какое там плотоядный… чучело гороховое. Жалкий тип.

Теперь осталось забрать пионы. Это ее пионы. Не он, а она часами перелистывала каталоги, ездила в несусветную даль в лучшие садоводческие магазины, выбирала, платила, сажала и выращивала. Дело, между прочим, непростое, далеко не каждый пион приживется за полярным кругом, как его ни укрывай и ни защищай. “Сара Бернар”, к примеру, так и не пошла. “Ширли Темпл”, “сибирский розовый”, “коралловое пламя” и золотисто-желтый “серный” кое-как перезимовали. И конечно, ее гордость, темно-бордовый “укропный”. Хенни отдала пионам годы жизни. Они же растут так удручающе медленно. Иногда несколько лет проходит, прежде чем им вздумается цвести, зато потом с каждым годом цветов все больше и они все крупнее, все роскошнее, хотя кажется – уже некуда. Пион цветет недолго, неделю-другую, но… что там говорить: король цветника, никаких сомнений. Даже розам трудно с ними тягаться. Хенни могла часами наблюдать, как подмигивает из зеленой тюрьмы розовый глазок, как медленно освобождается от оков бутона спеленатый извечным водоворотом зачатия цветок. Вот уже расправляются атласные лепестки, пахнущие вывешенным на мороз выстиранным бельем и медом, и неодобрительно косятся на соседние, облепленные садовыми муравьями, нераспустившиеся бутоны…

Она с детства обожала эти цветы.

Ну уж нет. Винсент недостоин пионов. Единственное, что ему доступно, – терпеливо, пока не заведется, дергать стартовый шнур газонокосилки. Или в лучшем случае вывинтить свечу и почистить зазор сложенной вдвое наждачной шкуркой.

Она медленно объехала вокруг участка – хотела убедиться, что Винсента в доме нет. Уже скоро полдень, наверняка уехал на работу. Ну что ж… Риск, конечно, есть. Надо поторопиться. В крайнем случае пригрозит позвонить Эйнару. До Эйнара в это время вряд ли дозвонишься, но Винсенту-то откуда знать.

Поставила машину у гаража, достала из багажника лопатку, перчатки, ведра. Покосилась на окно в кухне – все спокойно. Заглянула в гараж – пусто. “Мерседеса” на месте нет.

Дождь то прекращался, то принимался снова. Над Порьюсом уже много дней лежал тяжелый тоскливый туман. Такой мерзкой осени на ее памяти не было. Земля в саду чуть не заболочена, деревья отяжелели и поникли. Трава не стрижена уже несколько недель – ясное дело, напомнить некому. Ей-то что? Она здесь больше не живет.

Хенни начала с южных грядок, самых лучших. Там приживались культуры, районированные для пятой, а иногда даже для четвертой зоны[3]. Все заросло сорняками – подумать только, как легко испортить грядку. К следующему лету здесь будет дикий луг. Одуванчики, молочай, мышиный горошек и тому подобная нечисть. Винсент и пальцем не пошевелит. Пока агрессоры выглядят маленькими и беззащитными, но уже к весне руками не выполоть – с их-то длиннющими неуничтожимыми корнями.

Хенни остановилась как вкопанная. Не поверила глазам, зажмурилась, снова посмотрела.

И закричала. Даже не закричала – застонала от невыносимой душевной боли. Не обращая внимания на грязь, опустилась на колени и начала рыться в безобразных черных ямах.