София торопливо вытащила скользкий мобильник – дисплей не засветился. Попробовала перезагрузиться – пустое. Либо намок, либо разрядился.

Начала колотить ладонью по косяку двери, так, что весь дом завибрировал. Это-то должно ее разбудить? Если не откроет, значит, точно в школе. Тогда и ей здесь делать нечего, тогда надо спасаться самой.

Но так поступить она не могла.

Может, пройти через веранду? Надо обойти вокруг.

Прикусив губу, София спустилась с крыльца. Волны острой боли прошивали ногу, пришлось опираться на стену. Шаг – отдых, перетерпеть боль. Подобрала камень и каждые два метра стучала в стену. Мансардное окно спальни Эвелины на втором этаже, гардины задернуты. Вставала ли она сегодня? Или так и лежит там, дожидается следующей ночи? С наступлением темноты ей лучше, она даже иногда спускается вниз и пытается есть.

Наскребла с грядки горсть земли, слепила в плотный комок и кинула в окно мансарды. Попала с первого раза. На стекле остались грязные пятна. Подождала немного. Шевельнулась штора… или показалось? Бешено забилось сердце.

– Эвелина!

Да, шевельнулась… или нет? Стекло отсвечивает, понять трудно. Она продолжала колотить в стену, но штора на втором этаже оставалась неподвижной.

София двинулась дальше, всхлипывая от боли. Дверь на веранду тоже заперта.

Окончательно измученная, почти теряя сознание от боли, она опустилась на мокрый, неуместно белый пластмассовый стул.

Посмотрела на матовую сталь реки и, как всегда не сразу, все же немного успокоилась. Боль слегка отпустила, в голове прояснилось. Здесь-то она дома. Еще хоть минута отдыха, а потом возьмет этот чертов стул и вышибет окно веранды. Опыт уже есть. Дохромает до лестницы и поднимется на второй этаж, в комнату Эвелины, подойдет к ее черной кровати.

– Эвелина, девочка моя, – скажет она самым ласковым голосом. – Мама вернулась.

И это будет началом новой жизни.

София закрыла глаза и подставила лицо холодной, щекочущей мороси. Как прекрасно… наконец-то можно отдохнуть. Сидеть и вслушиваться в собственное дыхание. Еще несколько секунд, всего несколько секунд. А потом борьба начнется снова. Взяться за спинку стула и как следует ударить, уворачиваясь от острых стеклянных брызг. Но не сейчас, не в это мгновение. Сейчас замереть и дождаться, пока утечет в реку зашкаливающий, никогда раньше ею не испытываемый стресс. Мышцы становятся мягче и тяжелее, боль постепенно стихает, уходит на второй план.

Я унесу тебя отсюда, Эвелина. Как маленького ягненка.

Откуда взялся этот свет? Словно, не дождавшись ночи, опять наступило утро. Эвелина лежит у нее на руках, прильнув к огромной от молока груди, согревает ее своим ни с чем не сравнимым детским теплом. Пушок на голове, забавный поскуливающий писк при каждом глотке. Вот тогда они были по-настоящему счастливы, и София, и Эвелина. Они плыли в потоке взаимной, всепоглощающей любви…

Какой-то необычный звук вырвал ее из грез, София открыла глаза. Первое, что пришло в голову: река изменилась. Куда делась спокойная стальная поверхность? Вода поднималась с такой скоростью, что ей даже показалось, будто это не вода поднимается, а ее дом сползает по откосу.

София встала так резко, что больное колено подломилось, и она упала на рифленый пол веранды. Попыталась понять, что происходит, но то, что она видела, не складывалось ни в какую картину. Линии, объемы и контуры исчезли, осталась только ревущая, всепоглощающая слепота.

– Эвели…

Она не успела выговорить имя дочери. Ее подбросила сила, противостоять которой не мог бы никто, даже слон. Последнее, что она услышала, – сырой, мучительный треск досок веранды. Прижала руки к груди – защитный рефлекс, сохранившийся еще с внутриутробной жизни.

И она начала разрушаться. Резкий хруст ломающихся ребер – София даже успела подумать, насколько этот звук несопоставим с кажущейся мягкостью обрушившейся на нее силы. Она перестала сопротивляться. Отдалась потоку и в последний миг даже успела восхититься этим непривычным состоянием. Она превращалась в жидкость, это было облегчением. Оболочки клеток лопались, как яичная скорлупа, животворная плазма выливалась и становилась рекой.

Она стала рекой, София Пеллебру.

К пропитанному влагой берегу Люлеэльвен причалила лодка с кашляющим и дымящим подвесным мотором. Несколько человек помогли Ловисе выйти на берег.

Теперь-то Лидия точно рвет и мечет, кричит как резаная, подумал Гуннар Ларссон, с облегчением отпуская ручку газа и прислушиваясь к последним выхлопам. Что теперь сделаешь, пусть кричит.

На другом берегу той же реки, той же Люлеэльвен, Винсент Лаурин, стоя на коленях и припав к безвольным губам Хенни, старался вдуть в нее жизнь. А в другом месте, у плотины в Суорве, Барни Лундмарк дождался помощи: двое парней подоспели с аптечкой первой помощи и дали ему болеутоляющие таблетки. Лекарство подействовало быстро, но он не мог отвести глаз от поблескивающей точки на торчащем из воды бетонном островке.

Лена Сунд сидела на поляне, прислушиваясь к внутренней жизни. Она была уверена: в глубинах ее организма сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее начинает делиться дождавшаяся оплодотворения яйцеклетка.

Вода начала спадать. Из глубины неспешно, как подводная лодка, всплыл “сааб-лимо”, прижатый стволом сосны. Через боковое стекло с трудом, извиваясь, как огромный червь, вылез человек и упал, хватая ртом воздух.

Воздух!

Адольф Павваль замахал руками, стараясь восстановить кровообращение. Огромная, безуспешно пытающаяся взлететь птица.

А тем временем одним циклопическим взмахом, как гигантский, миллионотонный веер, обрушилась Люлеэльвен на сонные шхеры Ботнического залива. Ил, мусор, гниющие растения проползли под мостом в Бергнесе и начали свой неторопливый путь на морское дно.

В полуразрушенном доме на берегу Эвелина Пеллебру вылезла из-под промокшего ледяного одеяла в черном пододеяльнике. Стен не было.

Мама… Ее словно ударило током.

– Мама? – крикнула она слабым голосом.

И прислушалась.

И именно в этот момент наступила тишина. Дождь прекратился.