простых продуктах. Это было ужасно. Хуже всего доставалось Петре: мать семейства не могла смотреть как её чадо голодало, поэтому половину своей порции отдавала сыну. В добавок к этой беде, она была беременной, из-за чего часто болела и чувствовала сильную слабость. После рождения Анны, Генрих связывал её раннюю болезненность и слабость именно с тем самым происшествием. В тот момент он слишком быстро вырос, позабыв, что такое беззаботное детство.

Но даже несмотря на такое мрачное прошлое, иногда эмоции брали верх над логикой и осторожностью, как сейчас, когда он баловался с Анной, позволяя кидать ей мамины подушки. Он шел вслед за отцом, уже зная заранее, о чем пойдёт речь. Как только они спустились вниз, Генрих решил не затягивать со всем и сразу решил признать свою вину.

— Я опять всё испортил, да? — Поднимая виноватый взгляд с пола на отца, Генрих смотрел прямо в его голубые глаза.

— Если ты уже понимаешь, что натворил, то всё не так уж и плохо. Главное, чтобы ты это помнил. — Людвиг говорил это достаточно отстранённо, словно преподаватель в лекционном кабинете. — Что у вас стряслось? — пытаясь уже загладить своё любопытство, мужчина начал менять тему — не каждое утро он мог слышать пронзительный крик собственной дочери.

— Анне не понравилось то, что я её разбудил, и она начала в меня кидать подушки… — со стыдом начал рассказывать Генрих, опасаясь того, что отец начнёт его подтрунивать.

— Не ранен? — с удивлением и лёгкой насмешкой в голосе спросил Людвиг.

— Не сильно, пару дней без тяжелого труда и постельный режим поставят меня на ноги, — пряча улыбку ответил Генрих.

— Ой, не заставляй меня подниматься за подушками, чтобы тебя, — такого мучающегося в агонии бедолагу, — добить.

После этой фразы кухня заполнилась легкими смешками, которые унесли с собой за пределы дома грубую атмосферу, что царила там минуту назад.

— Ты же понимаешь, Генрих, что твоя сестра не совсем здорова. Каждый день мы боимся, что может случиться что-то ужасное. Я с самого её рождения боюсь каждой её бурной реакции. — Людвиг резко переменился в лице, и надеялся в том, что Генриху никогда не придётся проходить через похожий путь. — Петра думает, что это особенность взросление вдали от города, но я не верю ни в какое «уединение с природой» и понимаю, что девочка больна. Она больна чем-то, может, и не опасным, но не совсем обычным…

— Что у нас на завтрак? — спускаясь по лестнице спросила Анна своим нежным, слегка писклявым голоском. — Я проснулась и хочу кушать, — продолжала она, протирая свои глаза, что никак не собирались окончательно раскрыться.

— Кушать мы все хотим; я достану заготовки, а вы пока подумайте, что скажете маме насчёт её подушек, — вставая со стула, Людвиг продолжал поучительную беседу, заполучив в своей аудитории нового слушателя. Он действительно представлял себя учителем, ибо его жена ни один раз говорила, что его грубый и властный голос привлекает к себе внимание.

— Конечно же мне отвечать. Я это начала, я и закончу.

— Неужели ты становишься взрослой и ответственной? — ехидно сказал Генрих, повернувшись к сестре.

— Из нас двоих кто-то же должен быть первым, — с насмешкой отрезала Анна, не поддаваясь на шуточные провокации брата. Где-то из угла кухни раздался слабый смешок Людвига.

«Где она научилась таким ехидным словам?» — подумал Генрих. Он, конечно, слышал от матери, что девочки растут быстрее, но чтобы настолько! Она уже шутит, как шутил он в свои пятнадцать лет. А сама ведь в два раза моложе этого возраста! Уже открыв рот, чтобы попытаться также ехидно ответить своей сестре-зазнайке, он был грубо прерван отцом, который решил своевременно остановить на корню новый конфликт среди детей. Хлопнув ладонью по мебели, он привлёк к себе всеобщее внимание:

— Сейчас самое время «взрослому и ответственному» проверить грядки и заодно позвать его маму к завтраку.

— Мама, еще не ела? — удивился Генрих.

— Нет, ждала вас.

Услышав это, Генрих сжал кулак, вспоминая ту холодную осень, когда по его халатности и лени голодала мать. Сейчас, даже если в доме останется последняя крупинка каши, он отдаст её матери и сестре. Генрих развернулся к выходу и собрался идти звать Петру.

На улице было прохладнее, чем дома. Несмотря на тёплый день, в доме работала печью, что находилась на первом этаже и обогревала всё здание. Снаружи дома дул холодный ветер, Генрих ощущал тёплые прикосновения солнечных лучей через лёгкую рубашку. Приглядевшись к рабочей территории, он высматривал свою мать, которая должна, согнувшись, собирать созревшие овощи. Точное местоположение было сложно высмотреть, так как высокие зелёные клубни закрывали обзор и прятали нужные для ориентиров тропинки между ними. «Значит, придётся прибегнуть к плану Б» — подумал Генрих и, вдохнув полную грудь воздуха, крикнул: «Мама!»

Не прошло и минуты, как среди огромного множества кустов и стеблей показалось движение. Над всеми грядками и листьями возвысилась Петра; белая голова показалась над растительностью, что служила пищей для всей семьи. Её светлые волосы были заплетены в одну длинную косу, которая едва дотягивалась до копчика. Мать семейства не так сильно ухаживала за волосами, как это делала Анна; по сравнению с ней, её волосы были жесткие и грубые; единственный должный уход, что они получали — полив водой раз в неделю. Когда Петра встала в полный рост, ветер сразу же поднял эту дивную косу и позволил той плыть в своём извечном течении. На ветру она казалось легкой, и солнечные лучи перекрашивали волосы в самый золотистый и блестящий цвет. Это выглядело так, будто бы солнце отрастило длинные локоны, которые при одном лишь взгляде, болезненно щипали глаза.

Петра была строгой, крепкой, но очень чувствительной женщиной — учитель по профессии и призванию. Однако на своих детей она ни разу не повышала голос. Тяжело было хоть когда-нибудь увидеть её в злом расположении духа, или и вовсе негодующей на что-то.

Мать семейства медленно пошла к своему сыну и, с каждым её шагом, Генрих мог более внимательно приглядеться к своей матери, и к тому, как именно она выглядит этим летним утром. Он увидел, что её карие глаза отображали бессилие и усталость, и под ними красовались слабозаметные фиолетовые пятна. «Опять мало спала» — подумал Генрих, смотря на Петру, с угасающей улыбкой. Он жалел маму и сочувствовал ей; ему было тяжело видеть, как она отдаёт себя всю для семьи, почти и не задумываясь о себе самой. Наблюдая схожую картину каждый раз, он всё сильнее и сильнее пытался помочь матери во всем, но и этого