перебрать все положения, отражающие высшую степень ее задумчивости. Она то потирала подбородок, то замирала, подперев голову рукой, и становилась похожей на скульптуру. А потом резко оживала и устремляла свой томный взгляд куда-то вдаль, хотя дальше стены с аляповатой картиной деться ему было некуда. Кате стало казаться, что она написала диссертацию, а не статью о прорванной трубе.

Наконец главный редактор отложила лист и, нарочно выдержав драматичную паузу, сказала:

– Так гораздо лучше…

Она хотела что-то добавить, но вместо этого лишь махнула рукой, мол, ты свободна. Катя почувствовала себя заключенным, которого отпустили, признав его невиновность. Она покинула кабинет и облегченно выдохнула.

Остаток рабочего дня походил на многие другие, как будто кто-то проигрывал один и тот же записанный отрывок из кинофильма. Будням не мешало бы поучиться изменчивости у погоды. Дождь сменился робкими лучами солнца, которые пробивались сквозь тучи. Небо обещало устроить непогоду, но еще давало время на прогулку.

Ноги сами привели Катю к набережной – месту размышлений и воспоминаний. Она остановилась у парапета, откуда открывался живописный вид на другой берег, и достала из сумки блокнот.

От ветра по воде шла беспокойная рябь, и река напоминала зверя со вздыбленной шерстью. Когда-то Катя была уверена, что на дне мутной реки обитает такой зверь, поэтому не решалась подходить к парапету слишком близко. Она выросла, а страхи никуда не делись – сменились только образы, которые ее пугали. В сумерках река становилась угрюмой и зловещей. Отражения городских огней превращались в сотни глаз, смотрящих из глубины.

Катя приходила сюда, когда на душе было скверно. Здесь чувства обострялись и сгорали быстрее. Она всегда покидала это место с приятной пустотой внутри, будто скармливала речному зверю свои переживания. И сегодня Катя явилась с тем же намерением.

Она перечитала свою последнюю запись в блокноте. От этих строчек стало грустно и холодно до мурашек. Катя шмыгнула носом и поправила берет, закрывая мочки ушей. А потом решительно вырвала исписанные листы, скомкала и бросила в воду.

Она наблюдала, как смятые листы раскачиваются на речной ряби, как, намокая, бледнеют на них чернила. И так увлеклась этой печальной картиной, что не заметила, как начала плакать. Только когда порыв ветра обжег щеки холодом, она принялась вытирать слезы рукавом пальто.

Внезапно Катя ощутила рядом чье-то присутствие и резко обернулась, чем застала наблюдателя врасплох. Шурик тут же раскраснелся, как вареный рак. Поздоровался невпопад, словно забыл, что утром они виделись в редакции. Шурик занимался тем, что заведовал газетными объявлениями и пытался приударить за Катей. А еще он всегда носил клетчатые рубахи, застегнутые, как положено всем Шурикам, вплоть до верхней пуговки. Пожалуй, это все, что Катя знала о нем.

Парень нервно облизал обветренные губы и выдал:

– Не подумай ничего дурного, я случайно тебя встретил.

Катя не знала, что ответить, и чувствовала себя неловко. Ее молчание было принято за осуждение, поэтому Шурик затараторил:

– Я вовсе не следил за тобой. Просто живу тут неподалеку и всегда хожу этой дорогой… Случайно заметил тебя и подошел. Мне показалось, что ты плачешь…

Он замолчал, чтобы перевести дыхание. Пригладил торчащие волосы, похожие на солому. Катя оставалась невозмутимой – и безразлично ответила одно только «Понятно».

– Я подумал… вдруг смогу тебе помочь?

– Я не плакала. – Она мотнула головой и отвернулась.

– Зачем врать? Я видел, как ты вытирала слезы.

– А ты не знаешь, почему люди иногда врут? Они просто не хотят, чтобы кто-то лез в их жизнь, – пробурчала Катя.

– Но ты ведь не такая. Ты всего лишь хочешь казаться сильной и неприступной, но ты очень ранима, и мне…

– Пожалуйста, замолчи, – перебила Катя и строго посмотрела на него, чтобы он понял: она не шутит.

– Извини. – Пыл Шурика угас, и следующие его слова прозвучали тихо и робко, будто он еще не определился, говорить их или нет. – Я думал, что смогу тебе помочь. Но раз ты уверена, что все хорошо… я пойду. До завтра.

Он изобразил что-то вроде улыбки: уголки его губ едва вздернулись и снова уныло опустились. Похожий на щенка, которого отругали за баловство, Шурик понуро побрел по набережной. Катя проводила его взглядом; хотелось крикнуть вдогонку: «Прости», но что-то остановило ее. Слова комком застряли в горле, даже дышать стало тяжело.

Пока она боролась с желанием догнать Шурика, тот уже скрылся из виду. На улице окончательно стемнело и резко похолодало. Порывы ветра толкали ее в спину, прогоняя прочь. Укутавшись в шарф, Катя торопливо зашагала к остановке. Тут же заморосил дождь, словно учуяв самый подходящий для себя момент. С досадой она вспомнила, что забыла зонт в редакции. Пришлось спасаться поднятым воротом пальто.

Добежав до остановки, Катя кое-как протиснулась под козырек. Горожане толпились на маленьком пятачке, толкаясь и стараясь занять спасительное место, до которого капли не достанут. Заполненные автобусы с трудом открывали двери, чтобы избавиться от старых пассажиров и впустить новых. Людская суета доходила почти до паники, как будто осенний дождь приравнивался к катастрофе.

Подъехал очередной автобус, похожий на жестяную банку с килькой. К нему хлынула целая толпа «рыбешек» и тут же исчезла внутри. Осталась только бабулька, которая раздумывала, кому первой оказаться в салоне – ей самой или необъятной сумке. Жестянка на колесах дернулась, грозясь уехать. Старушка с наскока покорила подъем и затянула баул за собой. Автобус лязгнул дверями и тронулся, не заметив, как что-то, цепляясь за ступеньки, шлепнулось в лужу.

Казалось, никто, кроме Кати, не увидел этого. Она сделала пару шагов и прищурилась, пытаясь различить в мутной воде упавший предмет. Книга! Не задумываясь, Катя выудила ее из лужи. Ветхому сборнику стихов и так досталось сполна, а теперь, намокнув, он выглядел не лучше половой тряпки. Совершенно безнадежная вещь, выбросить которую, однако, стало жалко.

Уже сидя в душном салоне, Катя пыталась просушить страницы бумажными салфетками, что нашла в сумке. Положив книгу на колени, она бережно перебирала непослушные страницы. На них не встретилось ни одной буковки: только разбухшая бумага, как если бы чернила смыло водой. Что-то зловещее таилось в этом: Катя будто смотрела в пустые глазницы. По коже пробежали мурашки.

Она захлопнула книгу и спрятала между сиденьями. Осмотрелась: не заметил ли кто? Поймала любопытный взгляд пассажира напротив. Щуплый, остроносый тип наблюдал за ней из-за стекол квадратных очков. Он напоминал птицу, которую завернули в плащ, поэтому чужими казались руки, торчащие из широких рукавов, и ноги в ковбойских сапогах. В тонких, похожих на птичьи лапки, руках тип держал книгу, прикрыв ею нижнюю часть лица. Кате стало не по себе. Точно уловив ее мысли, незнакомец отвел взгляд. Но это не успокоило Катю – на душе остался неприятный осадок.

На остановке она поспешила выйти и смешаться с толпой. Минутная тревога осталась там – на соседнем сиденье грохочущего автобуса, который уносил от адресата важное послание…

Глава 2

Фальшивые заметки

Катя в задумчивости провела рукой по зазубринам вырванных страниц, которые торчали из переплета, как оскалившиеся клыки. «Прости», – тихо сказала она и погладила страницу, словно пыталась усмирить разъяренного зверя. В ее выдуманном мире блокнот превратился в нечто одушевленное, способное ощущать боль, злиться и принимать ласку. Двести страниц в переплете – подходящая компания для такой нелюдимой персоны, как она. Катя хранила все свои бумаги: глупая привычка заполнила ящик стола исписанными блокнотами, тетрадками и листами. Они принимали ее любой: радостной и грустной, с новыми идеями и старыми переживаниями.

День выдался скверным, и единственным спасением от реальности было воображение. Катя открыла чистую страницу, аккуратно вывела: «Предисловие» и замерла, собираясь