Как знать?

Я ничего не знаю. Кто сейчас премьер-министр Норвегии? Как зовут генерального секретаря ООН? И еще: как обстоят дела с телескопом Хаббл? Тебе про него что-нибудь известно? Может, астрономы обнаружили что-нибудь новенькое в строении нашей Вселенной?

Я много раз пытался представить себе будущее, но мне ни разу не удалось создать хотя бы приблизительно твой образ и образ твоего времени. Я знаю только, кто ты. Но не знаю, сколько тебе будет лет, когда ты это прочтешь. Двенадцать, четырнадцать? Ведь меня, твоего отца, уже давно нет в живых.

По правде говоря, я уже сейчас чувствую себя привидением, и каждый раз при мысли об этом у меня перехватывает дыхание. Я начинаю понимать, почему привидения любят ухать и выть, подражая вою ветра. Вовсе не для того, чтобы напугать своих потомков. Просто им трудно дышать в любом времени, кроме того, в котором они жили.

Нам не только отведено определенное место в жизни. Нам отмерено и определенное время.

Вот так обстоит дело, и моей исходной точкой может быть только то время, в котором я живу. Сейчас август 1990 года.

Сегодня — я имею в виду то время, когда ты будешь это читать, — ты наверняка уже забыл почти все, что мы с тобой пережили в те теплые летние месяцы, когда тебе было три с половиной года. Но время еще принадлежит нам, и мы переживем еще много приятных часов.

Хочу открыть тебе то, о чем я часто думал в последние дни: каждый прожитый вместе день и каждый пустяк, который занимал нас обоих, способствует тому, чтобы ты запомнил меня. Теперь я стал считать дни и недели. В воскресенье мы с тобой стояли на смотровой площадке Трюваннсторнет и взирали на половину королевства, нам открывался простор до самой Швеции. Мама тоже была с нами, мы были втроем. Но помнишь ли ты тот день?

Если нет, постарайся вспомнить, Георг. Пожалуйста, постарайся, ведь все это находится где-то в тебе.

Помнишь свою большую железную дорогу? Ты каждый день подолгу играешь с ней. Я гляжу на пол. В эту минуту рельсы, поезд, паромы разбросаны по всему холлу так, как ты недавно их оставил. Мне пришлось оторвать тебя от игры, чтобы не опоздать в детский сад. Но твои ручонки как будто все еще касаются частей этой дороги. И я не смею передвинуть в другое место хотя бы один рельс.

А компьютер, на котором мы по воскресеньям играли в разные игры? Когда компьютер был новый, он стоял у меня в кабинете, но на прошлой неделе я переставил его в холл. Теперь мне приятнее находиться рядом с твоими вещами. По вечерам вы с мамой тоже сидите здесь. Дедушка с бабушкой приезжают к нам чаще, чем раньше. Это приятно.

А зеленый трехколесный велосипед? Совершенно новенький, он стоит на посыпанной ракушечником дорожке. И если ты еще помнишь его, то только потому, что он, старый и бесполезный, возможно, все еще хранится в гараже или в сарае для инструментов, так я себе это представляю. Или он окончил свои дни на блошином рынке?

А что стало с красным гоночным автомобилем, Георг? Да, что с ним стало?

Должны же у тебя остаться хоть какие-то воспоминания о наших прогулках вокруг озера Согнсванн? Или о поездках в наш домик в Фьелльстёлен е. Мы с тобой три раза подряд ездили туда на Пасху. Но больше я не смею задавать тебе вопросы, честно, не смею, ведь, может, ты вообще ничего не помнишь о том времени, которое было также и моим. Пусть все остается как есть.

Я пообещал рассказать тебе одну историю, но по мановению волшебной палочки верный тон не найдешь. Я уже допустил ошибку, обращаясь к мальчугану, которого, как мне кажется, я хорошо знаю. Но ведь ты будешь уже не мальчуганом, когда эти строчки дойдут до тебя. Не малышом с золотистыми кудряшками.

Я сам слышу, что сюсюкаю, как старые тетушки, и это глупо, ведь я обращаюсь к взрослому Георгу, которого я так и не увидел и с которым так и не смог поговорить по душам.

Я смотрю на часы. Прошел всего час, как я вернулся домой, проводив тебя в детский сад.

Когда мы проезжаем через ручей, ты всегда выходишь из своего автомобиля, чтобы бросить в воду палочку или камень. Однажды ты нашел там пустую бутылку из-под газировки и тоже бросил в воду. Я не стал тебя останавливать. Теперь тебе разрешается делать почти все, что ты хочешь. Бывает, в детском саду ты убегаешь в свою группу, забыв попрощаться со мной. Как будто не меня, а тебя поджимает время. Странная мысль. Похоже, что у старых людей впереди больше времени, чем у детей, перед которыми лежит вся жизнь.

Я, конечно, не так стар, чтобы этим хвастать, себе-то я кажусь молодым человеком, по крайней мере, молодым папой. И все-таки мое заветное желание — остановить время. Я бы не имел ничего против, чтобы эти дни длились вечно. Пусть вечера и ночи приходят в свой черед, потому что сутки есть сутки и у них свой ритм, но следующий день должен начинаться с того же, что и предыдущий. У меня уже нет потребности увидеть или испытать больше того, что я успел увидеть и испытать. Мне только страстно хочется удержать то, что у меня еще есть. Но воры уже явились, Георг. Эти непрошенные гости уже крадут мои жизненные силы. Позор им!

В эти дни мне особенно приятно и особенно тяжело провожать тебя в детский сад. Потому что хотя мне еще легко двигаться и даже возить тебя в твоем гоночном автомобиле, я знаю, что тело мое неизлечимо больно.

Есть добрые болезни, которые сразу делают больного лежачим. Злой болезни, как правило, требуется много времени, чтобы сделать кульбит и навсегда сбить человека с ног. Может, ты не помнишь, что я был врачом, хотя уверен, что мама рассказывала тебе обо мне. Сейчас я освобожден от работы в клинике, но я знаю, о чем говорю. Я не отношусь к числу легковерных больных.

Итак, в нашей арифметической задачке, или в этой нашей последней встрече, есть два времени. Мы как будто стоим каждый на своей горной вершине и пытаемся разглядеть друг друга. Нас разделяет уже преданная забвению долина, которую ты оставил за собой на своем жизненном пути, ты проделал этот путь уже без меня. Тем не менее я постараюсь придерживаться и настоящего времени, того, когда я пишу это, а ты находишься в детском саду, и будущего, уже только твоего времени, когда ты будешь читать эти строки.

Пойми, у меня все горит внутри, когда я пишу это письмо, пишу сыну, которого оставляю навсегда, и тебе тоже будет больно читать его. Но ты уже почти мужчина. И если я способен написать эти строки, у тебя должно хватить мужества их прочитать.

Видишь, я отдаю себе отчет, что скоро лишусь всего — солнца, луны и вообще всего, хотя самое тяжелое, конечно, то, что я лишусь мамы и тебя. Такова правда, и она обжигает.

Я должен задать тебе очень серьезный вопрос, поэтому я и пишу все это. Но чтобы задать его, я должен сперва рассказать тебе душещипательную историю об Апельсиновой Девушке. Сегодня, то есть когда я пишу эти строки, ты еще слишком мал, чтобы понять эту историю. Пусть лучше она будет моим скромным наследством тебе. Пусть она полежит и подождет другого дня в твоей жизни.