сутры

Печали ушедшего тёплого лета

И кофе октябрьского утра.

* * *

Его пророческие мантры,

Как и вещания Кассандры,

Не принимались и не шли

На пользу жителям Земли.

Ведь, как известно, у пророка

В своём отечестве без срока

Лицензии пророчить нет.

Такой вот эксцентриситет.

* * *

Был Маяковский не Лао-цзы,

Судил поэтому строго,

Твердя: «Все вы, люди,

лишь бубенцы

на колпаке у бога».

Мысли поэта —

резки и резвы,

Ими он просто светился.

Люди в стихах для него были «вы»,

Бог — в колпаки рядился.

Кем поэт Маяковский считал

Себя и людское племя,

Уже не важно.

Он это писал,

Поглядывая сквозь время.

И был он, по-видимому, прав,

Ставя себя где-то между

Миром людей и миром глав

Небес, дающих надежду.

* * *

Как Диогену помогая,

Со свечкою при свете дня

Людей искал, судьбу кляня

И чьи-то души поминая.

Не ради славы ведь старался —

Не ради веры в божество.

…И от того вконец остался,

Как Диоген, без ничего.

* * *

@morning_swellow с благодарностью

за данную мысль

О, хлеб и зрелища будут желанны всегда,

И эти желания — тоже из категории вечных.

Даже занимая в вечных самолётах места,

Направляясь в вечную Касабланку или ещё куда,

Жаждать народ будет хлеба и зрелищ беспечных.

Не помогут ни светлые радости, ни яркая красота.

Схема счастья известна тысячелетия и проста:

Зрелища, хлеб, рабы… и пара заводиков свечных.

* * *

За детьми того декабря

Дитю января — трудно.

Оно будто дышит зря

И всхлипывает простудно;

Оно никудышный актёр,

Хоть паузу держит дольше.

Ему не доступен флёр

Снов, что о чём-то большем.

* * *

Отец Небесный, да святится Имя,

С Которым на земле наступит царство,

Твоя где воля встанет над другими;

Дай хлеб насущный, не нужны нам яства;

Прости долги нам, как прощаем сами

Мы должников своих открытыми сердцами;

Не искушай, избавь от всех лукавых;

Пусть в царствии Твоём пребудет слава.

Аминь.

Еккл. 1, 9-10

…Нам сказано: что было, то и будет,

Что делалось, то сделается вновь —

Нет нового под солнцем! Если ж люди

Укажут вам на что-то: вот-де новь! —

Не верьте им, всё ранее случалось

В седых веках, что были прежде нас.

Нет нового под солнцем? Что ж, осталось

Искать другие солнца в этот раз.

* * *

Бледно-кисельным туманом

Заволокло всю округу.

Пространство, словно дурманом

И сыростью сжало туго.

Мир потерял воздушность,

Его загребла лениво

Влажно-туманная сущность,

Некий субстрат депрессива.

Кажется, будет сыро

Вечность и суше не станет.

Кажется, ёжики мира

Все как один в тумане.

Иксперд

Свой лик бесконечно любя,

Вещая почти без паузы,

Явится такой из себя

Доктор honoris causa.

От неизвестных заслуг

И неизвестных открытий

Доктор, твою ж ты, наук,

Всех докторов именитей.

Пешка, что старше ферзя,

Специалист по доносам.

Профессор всего и вся,

Эксперт по любым вопросам.

Если его не прервать,

Он даже господу Богу

Расскажет, как управлять

Вселенной властно и строго.

Мрачные осенние размышления перед сном об ином

Иные мы, иные люди,

Иные страны, города…

А вот планет иных не будет —

Для нас не будет — никогда.

Не вся доступна «инота»:

Не будет новых измерений,

Иных вселенных и миров…

Хотя, возможно, некий гений

Чрез пару-троечку веков

Сорвёт с вселенских тайн покров…

Но мы уже к тому моменту,

Забыв о притяженье звёзд,

Как Та́натосовы клиенты,

Былой эпохи рудименты,

Отчалим строем на погост.

А там иные наши взгляды,

Идеи, замыслы, мечты

Куском блестящим рафинада

Истают быстро, как и надо

Под едким действием воды.

И всей кладбищенской среды.

О, чёрт возьми, какие думы

Порой неумный мозг гнетут,

Как шквал пустынного самума,

Успокоенья не дают.

Уснуть теперь — напрасный труд.

P.S. Откуда выйдем мы, куда мы, блин, придём?

Домчимся, долетим или доедем?

Прямой дорогою иль обходным путём

Чрез червоточину в пространственном клозете?

* * *

Тогда Иисус сказал ему:

что делаешь, делай скорее.

От Иоанна, 13, 27

Плохиш предавал всегда,

всё больше — из морального удовольствия,

Бочки варенья с ящиками печенья

он сдавал под расписку на склад.

Его мало интересовали вино, наркотики,

женщины, продовольствие —

Только сам процесс предательства

как процесс сползания в ад.

Даже Иуда, предав, это сделал

единожды. Бытует мнение,

Что выполнил он предсказанье пророков

и Учителя явный приказ.

Так было нужно, иначе Учитель

Своё божественное предназначение

Не выполнил бы никогда,

не умер бы за недостойнейших нас.

Предателей — что песка в Аравийской пустыне,

секрета мы не откроем.

Почему самым главным стал он, Иуда?

Чем «главнее» его вина?

Плохиш вот останется в книгах

пусть плохим, но литературным героем,

А Иуда иудою стал и останется им,

несчастный, на все времена.

* * *

Нужно стоять, замерев,

Помалкивать и не выть,

Так чтобы праведный гнев

Свой грубо вовне не лить.

Взгляд устремив к небесам,

Почти не дыша, не мстить.

Титаник утонет сам,

Не нужно его топить.

* * *

Дождь продолжался который час,

Вялый, неспешный, пустой.

Мучил октябрь и себя и нас

Сыростью и тоской.

Время замедлило резвый бег,

Казалось, уже целый год…

Да что там год? Уже целый век

Назойливый дождь идёт.

* * *

Из красивого, стильного терракотового кашпо

Выглядывал нестильный горшок, пугающий взгляд эстета

Неизвестным автору цветком кровавого цвета,

Равным по приятности рассказам Эдгара Аллана По.

Бесновался октябрь за большим, панорамным окном,

Невзирая на дождь, заливая пространство светом.

Только комната будто всё равно подчинилась цвету,

Что навеян был Эдгаром По и красным цветком.

* * *

…И когда новый лист, закружив над землёю

Упадёт, не задев никого,

Мир, охваченный глупостью и суетою,

Не заметит паденья его.

Ах, боже мой, какая это скука —

Сидеть и слушать осени шаги.

Сначала тихие, на грани инфразвука,

Потом тяжёлые, давящие мозги.

Удары жёлтых падающих листьев,

По охладевшей парковой земле

Подобны бою капель голосистых

По наковальне ванны в санузле.

Мне тяжело, до слёз переживая

За каждый опадающий листок,

Я память обо всех них сохраняю,

Меж слабых