Бернарду за чтение «отлично». Правда, школьная медсестра уверяла, что дело не в органических дефектах речи, а в небрежности.

Возможно, эта традиция и была жестокой, но так уж повелось в школе: читать выученные на память отрывки надо было у доски. Алиса, как только подошла ее очередь, была совершенно парализована первой же смешной рожей, которую скорчил ей Питер Форрестер. Марк, подержав ее с минуту у доски и видя, как лицо ее становится цвета спелой вишни, наконец сжалился.

— Попробуете еще раз, позже, Алиса, — мягко сказал Марк.

Многие в классе неплохо знали отрывок, хотя почему-то пропускали слова «мы последний слог и видим».

Джеффри Лангер, как обычно, выпендривался, прерывая собственное чтение заумными вопросами:

— …«Что все вчера лишь озаряли путь». Хм… Разве можно так сказать — «все» и «вчера»?

— Можно. Слово «вчера» здесь используется образно, для создания впечатления прошлого. Продолжайте читать! Только без комментариев…

Что все-е-е вчера лишь озаряли путь

К могиле пыльной. Дотлевай, огарок!

Жизнь — это только тень.

— Да нет же, нет! — Проссер вскочил со стула. — Это поэзия, а у вас горячая каша во рту! Сделайте небольшую паузу после слова «пыльной»…

На этот раз Джеффри был искренне удивлен. Даже Марк сам не мог понять причину своего раздражения. Пытаясь объяснить его себе, он на какое-то мгновение вспомнил глаза Глории, бросившей на Джеффри взгляд, полный возмущения. И тут он увидел себя в глупейшей роли рыцаря Глории в ее войне с этим смышленым мальчишкой. Марк примирительно вздохнул.

— Поэзия состоит из строк, — начал он, поворачиваясь лицом к классу.

Глория передала записку Питеру Форрестеру. Вот наглость! Писать записки в то время, как из-за нее достается парню. Марк перехватил записку. Он прочел ее про себя, но так, чтобы весь класс видел, хотя подобные меры воздействия презирал. В записке говорилось:

«Пит! Ты насчет м-ра Проссера, пожалуй, не прав. Мне кажется, он — прелесть, и я очень много получаю от его занятий. В поэзии он как Бог в небесах. Мне даже кажется, что я его люблю. Да, люблю. Так что вот!»

Проссер сложил записку и сунул ее в боковой карман.

— Останьтесь после занятий, Глория, — сказал он, затем обратился к Джеффри: — Попробуем еще раз. Начните сначала…

Пока мальчик читал отрывок, раздался звонок. Это был последний урок. Комната быстро опустела. В классе осталась лишь Глория.

Он не заметил, когда именно начался дождь, но лило уже вовсю. Марк ходил по классу, закрывая палкой форточки и опуская занавески. Капли дождя отскакивали от его рук. Разговор с Глорией он начал решительным голосом. И решительный голос, и процедура закрывания форточек предназначались для того, чтобы защитить их обоих от смущения.

— Так вот, насчет записок в классе…

Глория точно застыла за своей партой в первом ряду. По тому, как она сидела, сложив обнаженные руки под грудью, ссутулясь, он понял — ей зябко.

— Во-первых, мазюкать записки, когда говорит учитель, невоспитанно, — начал Марк, — а во-вторых, глупо писать то, что могло бы прозвучать не так дурацки, если бы это было сказано вслух…

Он прислонил палку к стене и пошел к своему столу.

— Теперь насчет любви. На примере этого слова можно показать, как мы опошляем наш язык. Сегодня, когда это слово мусолят кинозвезды и безголосые певички, священники и психиатры, оно просто означает весьма туманную привязанность к чему-либо. В этом смысле я «люблю» дождь, эту доску, эти парты, вас. Как видите, теперь оно ничего не значит… А ведь когда-то оно говорило о весьма определенных желаниях разделить все, что у тебя есть, с другим человеком. Пожалуй, пришла пора придумать новое слово. А когда вы его придумаете, мой вам совет — берегите его! Обращайтесь с ним так, как если бы вы знали, что его можно истратить лишь один раз. Сделайте это если не ради себя, то хотя бы ради языка…

Он подошел к столу и кинул на него два карандаша, как бы говоря: «Вот и все».

— Я очень сожалею, — сказала Глория.

Несказанно удивленный мистер Проссер пролепетал:

— Ну и зря…

— Но вы не поняли!

— Очевидно! И, вероятно, никогда не понимал. В вашем возрасте я был такой, как Джеффри Лангер…

— Не могли вы таким быть. Спорить могу. — Девочка почти плакала, он был в этом уверен.

— Ну и будет, будет, Глория. Беги! Забудем об этом…

Медленно собрав книги, прижав их обнаженной рукой к груди, Глория вышла из класса. Она шла такой унылой, такой характерной для девочки-подростка шаркающей походкой, что ее бедра, казалось, проплыли над партами.

«Что нужно этим ребятам? — спрашивал себя Марк. — Чего они ищут? Скольжения, — решил он. — Научиться жить без трения, скользя. Скользить по жизни всегда ритмично, ничего не принимая близко к сердцу. Крутятся под тобой колесики, а ты, собственно, никуда и не едешь. Если существуют небесные кущи, то там, наверное, вот так и будет. Хм… „В поэзии он как Бог в небесах“. Любят они это слово. „Небеса“ эти почти во всех их песнях…»

— Боже! Стоит и мурлыкает!

Марк не заметил, как вошел в класс Странк, учитель физкультуры. Уходя, Глория оставила открытую настежь дверь.

— А-а-а, — сказал Марк, — падший ангел!

— Боже, Марк, куда это ты вознесся?

— В небеса. И не вознесся. Я всегда как бы там. Не понимаю, почему ты меня недооцениваешь…

— Да-а, слушай-ка! — воскликнул Странк, как всегда распираемый сплетнями. — Ты насчет Мэркисона слыхал?

— Нет, — ответил Марк, подражая манере Странка.

— Ну и спустили же с него штаны сегодня!

— Да ну!

Как обычно, Странк расхохотался еще до того, как рассказал очередную историю.

— Ты ведь знаешь, каким дьявольским сердцеедом он себя считает!

— Еще бы! — сказал Марк, хотя знал, что Странк говорит это о каждом преподавателе.

— Глория Ангстром у тебя, да?

— Конечно.

— Ну так вот, сегодня утром Мэрки перехватывает записку, которую она написала, а в записке говорится, что она считает его чертовски интересным парнем и что она его любит…

Странк помолчал, ожидая, что Марк что-нибудь скажет. Он тоже молчал. Тогда он продолжал:

— Он был в таком восторге, что от него аж пар шел… Но… слушай дальше… То же самое произошло вчера с Фрайбергом на истории! — Странк расхохотался и хрустнул пальцами. — Девка слишком тупа, чтобы самой придумать такое. Мы все считаем, что это затея Питера Форрестера…

— Возможно, — согласился Марк.

Странк проводил его до учительской, на ходу описывая выражение на лице Мэркисона, когда Фрайберг (без всякой задней мысли, учти!) рассказал о происшедшем…