огромных каре-зелёных глазах застыли слёзы, губы дрожат, она всхлипывает надрывно каждые десять секунд, и на этом всё. Больше никаких звуков.

— Так, давай-ка подниматься, — хватаю девчонку подмышки и пытаюсь на ноги поставить. Бесполезно. Она начинает вести себя как дикая кошка. Вырывается, руками по мне молотит и захлёбывается в собственных рыданиях.

Сгребаю её в охапку, тащу в спальню и там начинаю одежду мокрую с неё сдирать. Истерики истериками, но так до воспаления лёгких недалеко. Первым на пол летит сарафан. С удивлением обнаруживаю под ним ещё и юбку, но к чертям всё, и это туда же! За юбкой отправляется кофта и рубашка, под которыми не нахожу белья. Вот это ещё больший сюрприз. В завершение, прижав девчонку к кровати, кое-как вязаные чулки с неё стаскиваю.

Стараюсь лишний раз на тело не смотреть, хотя не получается. Девушка прекрасна в своей первозданной красоте. Ясно, что с её образом жизни о бритье, а тем более, эпиляции и речи не может идти, но это её ничуть не портит.

Воспользовавшись моей заминкой, девчонка метко бьёт пяткой мне прямо в глаз. Тут же выпускаю её из захвата, ощупывая повреждённый орган. Точно будет синяк, но мне не привыкать ходить с разукрашенной мордой.

Сгребаю её вещи и несу в ванную, где сразу загружаю в стиральную машину. Наверное, в данной ситуации даже хорошо, что девушка немая. Представляю, что бы творилось, если бы она орала во время принудительного раздевания.

Когда прихожу в спальню, обнаруживаю её забившейся в угол и укутанной в одеяло по самую макушку.

— Извини, что пришлось так… — мнусь на пороге. — Но тебе необходимо было снять мокрое. В общем, извини ещё раз. Я сейчас тебе горячий чай принесу.

Отмечаю, что во время борьбы сам согрелся, но в душ решаю всё-таки сходить. Чашку с горячим чаем и бутерброды с сыром оставляю на тумбочке рядом с кроватью. Девушка так и не покинула угол, прячась за шкафом и изображая кокон гусеницы. Даже не выглянула из своего укрытия, полностью проигнорировав меня.

— Я буду спать в зале, — говорю коротко, после чего оставляю девчонку в покое. Хотя, честно сказать, волнуюсь за её психическое состояние, но, надеюсь, что она не надумает с собой что-нибудь сделать. Всё же, по её вероисповеданию — это великий грех.

Иду в ванную и долго стою под горячими струями, пытаясь смыть с себя этот чёртов день. Чувство вины бьёт по грудине наотмашь. Я ведь догадывался, что банда что-то замышляет. Видел глаза главаря, когда старейшина ему отказал. И не подвела меня чуйка. И сколько бы мне ни говорили, что я не виноват, всё равно не смогу себя простить. Недотянул, где-то прокололся. А из-за моей ошибки столько жизней загублено. Как теперь с этим жить?

Хоть я вымотан морально и физически, но заснуть не выходит. То и дело прислушиваюсь к тишине. Хочется пойти, проверить, что делает девушка. Успокоилась ли, заснула ли? Но так и не решаюсь. Она теперь ещё больше меня бояться будет. Я заставил её почувствовать себя беспомощной, напугал своими действиями.

Меня даже мужики побаиваются, особенно те, кто не знает. А тут миниатюрная девчуля. Она же у меня в руках как маленькая пичужка билась. Крошка по сравнению со мной.

Так до утра в своих мыслях и промаялся, не заснув ни на минуту. А как только рассвело, пошёл проверять свою гостью.

Глава 3

Девушка мирно спала, свернувшись калачиком в своём импровизированном коконе. Бутерброды стояли нетронутыми, а вот чай она выпила. Забрал тарелку с чашкой и пошёл готовить завтрак. Заодно вытащил вещи из стиральной машинки и развесил сушиться. А пока придётся девчонке, всё же, в моей рубашке пощеголять.

На кухне она появляется совершенно бесшумно. Я поворачиваюсь, чтобы тарелки на стол поставить, а она стоит в дверях по шею в простыню замотанная. На голове неизменный платок, который как-то сама отыскала. Как только со мной взглядом встречается, тут же глаза в пол опускает.

— Ну, как дела? — улыбаюсь приветливо. Стараюсь голосу мягкости придать. — Почему не поела вчера? Хотя я понимаю, после того, что произошло с тобой, у всякого аппетит отобьёт. Давай, значит, завтракать. Мне бы имя твоё узнать. А то «эй» — обращение не очень вежливое и приятное.

Девушка молча жмётся на пороге, так и не решаясь на кухню зайти.

— И как нам с тобой диалог выстраивать? — вздыхаю. — А его ведь как-то надо выстраивать. Иначе совсем нехорошо выходит. Ты писать умеешь? — вижу едва уловимый кивок. — Напишешь мне своё имя?

Снова кивок.

Хватаю блокнот и ручку с холодильника и кладу на стол. Девушка нерешительно подходит и выводит большими красивыми буквами — Мария.

— Маша, значит, — хмыкаю. — Как в сказке почти выходит про Машу и Медведя. Только сказочная Маша побойчее была. Садись завтракать, Мария, — в очередной раз улыбаюсь, перекатывая на языке её имя. Оно мне нравится. — Медведь тебе каши сварил.

Как-то так повелось, что я всегда ел на завтрак овсянку. Бабушка приучила. А как она умерла, не стал традиции изменять — привык за двадцать с лишним лет. Бабуля у меня строгая была, но мудрая и сердечная. А вся эта строгость только для порядку держалась. Пришлось ей одной меня воспитывать. Мама рано умерла, мне тогда всего четыре года было. Сердце. Врачи рожать ей запрещали, но не послушала она. А отец при исполнении погиб в перестрелке, когда мне десять стукнуло. С того момента мы и остались с бабулей одни против целого мира.

— А чего ты рубашку мою не надела? — пытаюсь выстроить своеобразный диалог. — Не понравилась? В простыне же неудобно.

Девушка поджимает губы, а потом пишет на листке: «нельзя».

— Нельзя, значит, — прихожу к выводу, что немота Маши вызвана, скорее всего, не вчерашними событиями. Складывается впечатление, что девушка давно перестала разговаривать.

— Твои вещи ещё не высохли. Ты так и будешь в простыне ходить?

Маша кивает. Замечаю, что к еде она так и не притронулась.

— Чего не ешь? Что-то не так? Не нравится? Это на вид каша не очень, а на вкус, поверь, вполне себе вкусная. Правда-правда. Меня бабушка научила её варить.

Маша пишет очередное слово: «молитва».

— А-а-а, вон оно что. Я должен прочесть перед едой? — вспоминаю, в каком укладе росла девушка.

Она кивает.

— Но я не знаю, как правильно.

Маша смотрит в стол, так и не подняв на меня глаз. Ни разу прямо не посмотрела. Она закусывает губу и вздыхает.

— Ладно, — сдаюсь. — Благослови,