Вздохнув, Кальпурния умолкла на какое-то время, а потом продолжила, медленно произнося слова:

– Да, Деция называют Аполлоном, сошедшим на римскую землю в образе смертного мужчины; да, он божествен в любви и приятен в беседе... Он увлекает – и любая победа достаётся ему легко и быстро; если же с первого раза не удаётся добиться желаемого, он дерзостью и открытым приступом берёт любую крепость. Он тщеславен и самолюбив – о, мне ли не знать об этом! – слава о его похождениях ласкает ему слух и эта же слава ведёт к его ногам всё новые жертвы. Женщины видят в его красоте воплощение своих грёз – и, ничего не зная о нём самом, покоряются ему. Но Деций жесток в любви, и женщины для него – как сосуд, из которого можно только извлекать наслаждения, ничего не давая взамен. Походя он опустошает этот сосуд и так же походя разбивает его. А Марк...

Кальпурния выдержала паузу и, улыбнувшись чему-то, обратилась к гостье, которая словно застыла, устремив на неё внимательный взгляд.

– Скажи, часто ли приходилось тебе встречать мужчин, внушающих любовь не своей редкой красотой, а исключительно личным обаянием? мужчин, подверженных самым бурным страстям, но при этом умеющих сдерживать их в своей груди? мужчин, которые были бы непроницаемы для любопытных женских глаз и которые сами могли бы без труда читать в сердцах женщин? Знавала ли ты мужчину, один лишь взгляд которого вызывал в тебе желание немедленно отдаться ему? Поистине, только такой мужчина способен разбудить в женщине страсти, о которых она сама прежде не подозревала, только такой мужчина может подарить женщине счастье в любви... Поверь мне, Цезония, восхваляемый тобой Деций не стоит и мизинца своего брата.

– Я начинаю думать, уж не влюбилась ли ты в Марка Блоссия? – Цезония лукаво прищурила глаза.

– Влюбилась? – слегка смутившись переспросила Кальпурния. И с заметной досадой в голосе призналась: – Когда-то я пыталась привлечь к себе внимание Марка, но он, увы, остался равнодушен и к моему кокетству, и к моим, как мне казалось, остроумным беседам с ним.

– Невероятно! – воскликнула Цезония, умело изображая негодование. – Такая женщина, как ты, не может не заинтересовать мужчину, какими бы требовательными ни были его запросы!

Они могли бы ещё долго говорить на эту тему, но тут в конклав вошла та, чьё имя упоминалось в начале беседы.

– Привет тебе, Кальпурния, и тебе, Цезония. Пусть Эскулап дарует вам здоровье, Фортуна – удачу, а Веста – домашний покой, – произнесла девушка нежным мелодичным голосом и, поцеловав хозяйку дома, присела рядом с её белокурой гостьей.

– Рада видеть тебя, милая моя Альбия, – отозвалась Кальпурния с ласковой улыбкой.

– Твой гонец сказал мне, что ты хотела увидеться со мной, как только я вернусь из храма. Что-нибудь случилось? Говори же, я слушаю тебя.

Чудесные глаза Альбии остановились на той, которая не так давно была женой её любимого брата.

– Ты, верно, уже слышала о том, что через десять дней состоится освящение театра Марцелла, – начала отвечать Кальпурния. – Там будет присутствовать сам Август и весь императорский дом. Я уверена, Цезарь устроит грандиозное зрелище, которое не скоро забудется.

– Да, у нас в храме что-то говорили об этом. Но я не понимаю, чем мне это может быть интересно? – удивилась Альбия.

– Я знаю, что ты не любишь бывать в цирке и на ипподроме, знаю, что ты не переносишь вида крови и что тебе нет никакого дела до того, какая партия выиграет в скачках. Я помню также и то, что шумному застолью ты предпочитаешь гордое уединение. И всё же несмотря на это я хочу предложить тебе, пользуясь случаем, появиться наконец в обществе.

– Ты правда очень хочешь, чтобы я непременно присутствовала при освящении театра? – строгим голосом спросила Альбия, сдвинув брови.

– Ах, дитя, я уже читаю отказ в твоих глазах! – расстроилась Кальпурния. – Но ты не торопись с ответом...

– К чему этот разговор? – вмешалась в беседу Цезония. – Ведь Альбия не имеет права пренебречь приказом императора. Насколько мне известно, Август повелел всем жреческим коллегиям своим присутствием отметить это событие.

– Поверь, милая Альбия, пребывание среди людей во время такого великолепного праздника принесёт тебе много радости, – с новым порывом подхватила Кальпурния. Она приподнялась и, подавшись в сторону весталки, дотронулась до её руки, покоившейся на покрывале, словно лепесток лилии. – Стены храма твоей богини закрывают от тебя красоту и многоликость мира. Тебе восемнадцать, но скажи, что видела ты в жизни?

– Девять лет назад жребий определил мою судьбу, и, скажу откровенно, меня устраивает тот образ жизни, который я веду. Я счастлива тем, что служу древнему культу Весты и что служением своим приношу пользу отечеству и согражданам. Я счастлива тем, что, оберегаемая надёжными стенами земной обители богини, могу сохранять свои мысли чистыми и оставаться свободной от тех желаний, что ведут человека к порокам и саморазрушению. Меня вовсе не прельщает тот мир, в котором живёшь ты, Кальпурния.

– Но жить без чувств, без страстей? – искренне удивилась Цезония.

– С высшими помыслами и чистой душой, – твёрдо ответила ей Альбия.

– Я предпочла бы умереть молодой от порочной любви, нежели прожить долгую жизнь, сохраняя душу чистой, но никому не нужной! – вскричала Цезония, театрально взмахнув руками.

– У каждого свой жребий, – рассудительно заметила весталка.

– Да! И я счастлива своим, зная, что в нашей короткой жизни только любовь к мужчине даёт женщине истинное счастье, – не унималась Цезония.

– Только любовь к бессмертным богам и к своему отечеству делает людей по-настоящему счастливыми, – возразила Альбия и медленно поднялась.

Прекрасная, исполненная гармонии, она напоминала одно из божественных мраморных творений Праксителя*, и только лицо её, с волнующими чертами и чувственным ртом, дышало какой-то вполне земной, женской страстью.

– Ты говоришь о любви священной, – снова подала голос Кальпурния. – Но ведь в жизни каждого человека должна быть не только она. Неужели любовь к родителям, к близким людям ничего для тебя не значит?

– Мне такая любовь неведома, – тихо ответила Альбия. – Я любила брата, но это чувство ничего не значило в сравнении с тем, что я испытываю к великому учению Весты. Были родители, был брат – но они ушли, ушли навсегда; боги же вечны. В вере в них, в их могуществе и мудрости заключается истинный смысл бытия и счастье человеческой жизни.

– Ты губишь себя, Альбия, – сказала Кальпурния, выслушав весталку; по лицу её пробежала тень досады. – Свою юность, свою красоту ты приносишь в жертву несуществующим идеалам.

В этот раз весталка ничего не ответила; выражение её глаз осталось непроницаемым.

– Пусть каждая из нас следует тому пути, какой избрала для себя, – желая покончить с бессмысленным спором, пожелала Цезония, – и пусть Фортуна сопутствует всем нам. Vale Albia!