«Дергачёв Степан Матвеевич. Дергачёва Евдокия Кузминична — прочитала она на чёрных табличках. — Так вон оно как. Родителей навестила, решила и к мужику чужому заглянуть. Ах ты, курва. Живому прохода не давала и мёртвого в покое не оставишь!»

Злость накатила на Прасковью, клокотала внутри, как картофельное варево в чугунке, душила и не находила выхода.

Закинув инструменты в сени и не заглядывая в избу, Прасковья направилась прямиком в магазин.

В магазине было тихо. Муха билась в пыльное окно, Ирина за прилавком читала книгу и громко щёлкала семечки.

— Ты чего это у чужих мужиков на могиле топчешься, шалава, а? — С порога накинулась на неё Прасковья.

Ирина оторопела, отложила книгу и сплюнула шелуху в ладонь:

— Ты дурная чёль? Чего на людей кидаешься? Совсем осатанела!

— Это я осатанела? Чего неймется тебе, дрянь! Чего ты приперлась сюда с щенком своим? Крутишь тут задом перед всеми, так тебе и того мало? Умер Колька! Умер! Хоть от мёртвого от него отцепись! — Сорвалась на крик Прасковья

— Так от тебя-то убудет ли чё? — Внезапно полушёпотом зашипела на нее Ирина. — К кому хочу, к тому и хожу, и прав у меня на него поболе, чем у тебя. Ты хоть знаешь, сколько раз он ко мне в город приезжал? Знаешь? Замуж звал. Говорил, брошу я деревню эту, и жену с дочкой брошу. А Пашка мой — от него! От него Пашка! Сын это его! Колькин сын!

Прасковью обдало жаром, как на минувшем пожаре. Она отшатнулась резко от кричащей Ирины, толкнула больно плечом полку с конфетами. Конфеты шумно рассыпались по́ полу, и она ещё долго не могла понять, почему они лежат тут, посреди натоптанного пола, круглые, яркие, разноцветные. Потом развернулась резко и выбежала из магазина под крики и проклятья Ирины.

1Клеть, стайка — хлев для скота

Часть 2

К осени погорельцы расчистили пожарища, начали закладывать фундамент под новые дома. Только на месте дома Прасковьи так и чернели размякшие от дождя и снега головёшки.

Всякий раз, проходя мимо, она только крепче прижимала концы платка к груди и ускоряла шаг.

Из-за затянувшейся весны с копкой картошки нынче тоже задержались. Ребятня уже пошла в школу, когда Ольга и Прасковья, собрав худые вёдра, подоткнув подолы в старые штаны, собрались в поле.

Картошка уродилась добрая, по 6–7 картофелин с гнезда, каждая величиной с хороший кулак. Погода тоже радовала тёплыми днями и неярким солнышком, земля была лёгкая, рассыпчатая, копалось хо́дко. Но к обеду стало понятно, что вдвоём им всю посадку не одолеть. Дети в школе в светлое время, выходных да отгулов накопилось — с гулькин нос, а ровнёхоньким рядам — конца не видать.

— Оль, трактор нанимать надо. Не успеем до дождя, — тяжело дыша и держась за спину, развернулась к сестре Прасковья.

— На что нанимать-то, Паш? Ребятам вон к школе только обновки справили, за свет, за газ не пло́чено.

— Ну как-то извернёмся, значит. Картошки не накопаем — зимой с голоду опухнем. А скотину чем кормить? Давай Егора попросим подсоби́ть. За бутылку согласится. А не согласится — договоримся частями расплатиться.

— Вот и договаривайся сама с ним. — зло бросила Ольга, продолжая ворочать вилами тяжёлые комья.

— Да ладно тебе. Егор-то при чём? Никто Валентину твоему насильно самогон в рот не лил.

— Все они там из одного теста! Хочешь — договаривайся, я лучше сама вилами помашу!

Прасковья махнула на сестру рукой, воткнула вилы в землю и двинулась в сторону дома, где жил Егор.

— Егор! Егор, открой!

Прасковья долго грохотала кулаком в за́пертые ворота, а когда собралась уже уходить, услышала, как заскрипела дверь в се́нках1, по настланным доскам во дворе прошлёпали босые ноги, и в проеме калитки возникла всклокоченная Ирина.

— Чего тебе?

— Егор дома?

— Спит Егор. А ты чего по чужим мужикам шляешься? — усмехнулась Ирина.

— Работа, скажи, есть. Пусть зайдет на́ поле, как проспится.

На поле Прасковья вернулась злющая, яростно принялась втыкать вилы в мягкую землю, копая сразу по два куста.

— Ты чего это? — Удивилась Ольга. — Собака бешеная у Егора тебя покусала?

— Да и правда, что собака бешеная. Шалава эта у него трётся. Всю ночь гудели похоже. Вышла, как ведьма, косматая. Тянет сивухой — на другом конце улицы слыхать. «Чего по чужим мужикам шляешься» — передразнила Прасковья писклявым голосом Ирину.

— Ох, батюшки, — вздохнула Ольга, опёршись на вилы. — А дитё опять дома одно. Ой, бедный парень, ни отца, ни матери..

И осеклась под тяжёлым прасковьиным взглядом.

К вечеру сил не было не то что копать, даже собирать тяжёлые обсушенные картофелины в вёдра.

— Всё, шабаш! Скотине готовить пора. — Скомандовала Ольга. — Ты гляди-ко, очнулся, болезный.

С дальнего конца поля к ним приближался Егор. Порядком помятый, обросший щетиной, хмурый, но трезвый.

— Чего хотели, бабоньки?

— По роже твоей соскучились. — Ольга раздраженно похватала вилы и направилась к дому.

— Да погоди ты. — Махнула на Ольгу Прасковья. — Егор, картошку надо выкопать. Не одолеем мы её, окаянную. Ну и мешки перевезти в подпол помочь. Бутылку поставлю, сделаешь?

— Шутишь, Прасковья Ивановна? Трактор-то мне бутылкой заправлять прикажешь? Денег возьму. 500 за сотку.

— Сколько? — Брови Прасковьи подпрыгнули вверх. — Откуда ж, ирод, я тебе столько деньжищ-то возьму!

Егор хмыкнул, отбросил докуренную сигарету и притянул к себе Прасковью.

— Можешь и не деньгами отдать. Ты баба ладная, по ласке, поди, тоже соскучилась. А я ж тебе и не откажу.

Прасковья с силой его оттолкнула:

— Пошел ты, кобель проклятый. Иринку меси свою, а ко мне не лезь!

— Так я и Иринку могу. Она тоже баба справная. Ну думай, Прасковья Ивановна. На неделе уже дожди обещают.

Подмигнул Прасковье похабно, сплюнул и пошёл к дому.

Ночью Прасковья долго ворочалась без сна, стараясь