— Да где у тебя жизнь тяжелая? — ударил голос матери, будто топор по макушке. — Всем бы такую жизнь, как у тебя. Вот мы в девяностых…

Тома отключилась от реальности. Старая песня о главном — как тяжело было в девяностые годы и как все прекрасно сейчас. Иногда у нее создавалось впечатление, будто люди гордятся страданиями и лишениями прошлого и всем желают пережить то же самое, чтобы те узнали, как на самом деле бывает тяжко. Томе вспомнился мем про даму с кандибобером.

«Как там было? — она напрягла память. — “Я прошла афганскую войну. И я желаю всем мужчинам пройти ее”. Вот и здесь то же самое: я пережила девяностые, и я всем желаю тоже пережить их».

Пропустив большую часть обсуждения трудностей прошлого, Тома вернулась мыслями к окружающим и поняла, что из маринада попала на сковороду. По телевизору показывали концерт, где выступали дети. Пела девочка лет двенадцати, а родственники вслух восхищались ее талантом.

— Какой голосок чистый, — говорила бабушка. — Умница девочка.

У Томы дернулся подбородок. Если бы не та учительница, она тоже могла бы петь сейчас на сцене.

Именно в этот момент какой-то черт дернул тетю Нину повернуться к ней и сказать:

— Нравится, как поет? Вот, слушай. Ты так не умеешь.

Тома со звоном бросила вилку на тарелку, резко поднялась из-за стола и стремительно покинула кухню, игнорируя окрики. Забежав на второй этаж, она хлопнула дверью, заперла ее на замок и села под окном, обняв колени.

Она слышала шаги и точно знала, что это мать. Затем раздался стук в дверь.

Но к тому моменту Тома заткнула уши наушниками, включила на полную громкость песню «Runaway» группы Linkin Park, и слабо слышала, что именно говорила ей мать. Но предположить было нетрудно: «Не позорь меня. Живо спускайся и извинись. Приедем домой, я тебе устрою» и так далее в том же духе.

Уронив лицо на колени, девочка разрыдалась. Впервые за долгое время она осознавала, что эмоции наконец-то уместны.

— Если бы я мог, я бы обнял тебя, — донеслось из ниоткуда, будто из недр сознания.

Тома подняла голову и вынула наушники, в которых продолжала долбить музыка.

— Ты не можешь меня увидеть. К сожалению, я бесплотен, — произнес неведомый бархатистый голос.

— К-кто здесь? — испуганно спросила девочка, поднимаясь с пола.

— Я всегда был здесь. Но я здесь из-за тебя, — ответил голос.

— Я позову маму, — пригрозила Тома, опасливо озираясь.

— Она не сможет ни видеть, ни слышать меня. Я здесь только из-за тебя и только ради тебя.

— В каком смысле?

— Я пришел, когда услышал зов твоих неутоленных желаний. Везде я следовал за тобой, но только сейчас смог поговорить. Ничто не может описать тягость моего ожидания. Я мечтал, чтобы ты могла меня услышать.

Тома все еще не понимала, откуда доносился голос. Она всмотрелась в темноту, заглянула под кровать, затем в шкаф, открыла по очереди все ящики комода.

— Я бесплотен, Тамара, — вновь заговорил голос, и девочке послышалась в нем тоска, да такая пронзительная, что защемило в груди.

— Ты — плод моего воображения? — поинтересовалась она.

— Нет. Вернее, да, но не конкретно твоего. Я существую много тысяч лет. С тех самых пор, как в глубокой древности сознание человечества породило меня, я скитаюсь по этому свету бестелесной сущностью в поиске той самой, которая даст мне возможность преобразиться и стать телесным. Мне лишь нужен добрый человек. Однажды я услышал тебя. Твое сознание позвало меня, как раньше звало сознание многих до тебя, и я пришел, но не мог с тобой заговорить. И вот, наконец, это случилось. Сегодня особенный день.

— Как тебя зовут? — Тома прекратила крутить головой и села на кровать.

— Как пожелаешь, — отозвался голос.

На ум пришли строки ее любимой поэмы.

— Тогда я буду звать тебя Демоном, — решила девочка, не придумав другого имени для говорящего мрака.

— Буду зваться Демоном, если тебе это угодно.

— Значит, ты сможешь стать материальным?

— Могу, если ты, опять-таки, пожелаешь. Но ты должна создать мне форму. Без тебя я останусь бесплотным. Но верю, что ты — та самая, которая сможет подарить мне облик.

«Прямо как придумать питомца или персонажа», — хмыкнула Тома.

Она зажмурилась и сосредоточила свое воображение. Ей представился Безликий из мультика Миядзаки, только с другой маской и другой формы. Что ж, для Демона — самое то. Когда она открыла глаза, перед ней возвышалось полупрозрачное черное существо с маской, напоминающей лицо древнерусского идола. Демон висел в воздухе: ног у него не было, а тело растворялось у пола.

— Я мечтал прикоснуться к тебе, Тома, — сказал он так трепетно и печально, что у девочки сжалось сердце: так долго желать прикоснуться, но не иметь возможности! Что-то подобное она испытала сегодня, глядя на Мишу, для которого перестала существовать.

Демон протянул руку. Она вложила свою ладонь в его. По ощущениям было похоже на прикосновение к прохладной воде, налитой в тонкую перчатку.

— Я могу тебе помочь? — ласково поинтересовался Демон.

— О чем ты? — нахмурилась Тома.

— Твои родственники. Они не видят, что тебе плохо. Не понимают этого. Я могу тебе помочь?

— Не думаю, — девочка закрыла лицо свободной ладонью и вздохнула.

— Тогда расскажи мне все, что у тебя на душе. Я буду тебя слушать столько, сколько захочешь.

Демон присел рядом и обнял ее одной рукой.

— А я могу все-все тебе рассказать? — решила уточнить Тамара, а на глазах вновь засверкала влага.

— Совершенно все, ведь я твой друг.

— И ты не будешь меня осуждать? — Слезы покатились по щекам девочки.

— Никогда, — нежно ответил Демон. — Настоящие друзья не судят.

— Даже если буду плакать? — пискнула Тома, утирая рукавом горячие ручьи.

— Плачь, сколько хочешь. Можешь просто плакать и ничего не говорить. Я рядом.

Наплакавшись вдоволь, Тома ощутила легкость. Демон молчал, сидя неподвижно рядом с ней. Она утопала в его прохладном теле, будто в воде, от которой не мокнут.

— Никто никогда вот так со мной не сидел, — поделилась она.

— Теперь у тебя есть я, — отозвался Демон.

— Такое ощущение, словно ты очень хорошо понимаешь меня.

— Да, я понимаю тебя. Я знаю и музыку, которую ты любишь, и писателей, и художников.

— Мама считает, что я страдаю ерундой.

— Это она зря, конечно, — покачал головой Демон. — Не сказал бы, что живопись «Передвижников» — ерунда. Да и композиции Моцарта не кажутся мне ерундой. Я этого композитора даже видел как-то.

— Как?! — поразилась Тамара. — Серьезно?

— Серьезно, серьезно, ведь я существую очень много лет. И Моцарта видел, и