— А если волчонка правильно воспитывать, дедушка? Он же похож на собаку. Вот и вырастет как собака.

Дедушка поддернул подтяжки и стал надевать носки:

— Не вырастет он как собака, хоть что с ним делай.

Дедушка справился с носками, обул и зашнуровал ботинки, поднялся и положил мне на темя свою тяжёлую руку.

— Волчат тоже пристреливали, Аннабель. Особо не размышляли, если бы да кабы. Не припомню, чтобы ты сильно переживала весной, когда я задавил того змеёныша, щитомордника.

Я не переживала, это так, но змейка, присохшая к дедушкиной подошве, словно глиняная колбаска, врезалась мне в память.

— Щитомордники — ядовитые, — возразила я. — Это совсем другое дело.

Дедушка усмехнулся:

— Только не для самих змей. И не для Господа Бога, который их сотворил.

Именно тот раздавленный змеёныш пришёл мне на ум, когда на тропе выросла Бетти. У меня волосы зашевелились от ужаса. Я даже ощутила родство с волками, что погибли где-то совсем рядом. Бетти была в клетчатом платьице, в голубом свитере — как раз под цвет глаз — и в чёрных кожаных туфлях. Белокурые волосы собраны в хвостик. Общий вид (если не считать выражения лица) — самый что ни на есть безобидный.

Я застыла в десяти футах от Бетти и промямлила:

— Привет.

В руках я держала учебник истории. Сам почти доисторический — в нём даже не значилась Аризона,[3] — учебник зато имел изрядный вес. Поэтому-то я и стиснула его покрепче. Думала запустить в Бетти, если она приблизится. Пакетик с завтраком едва ли годился на такое дело, но я всё-таки покачала его за верёвочку, убедилась, что встречаю Бетти не вовсе безоружной.

— Что это у тебя за имя такое — Аннабель? — резким и хрипловатым мальчишеским голосом заговорила Бетти.

Уставилась на меня исподлобья — как собака, которая размышляет: кусать или не кусать? Бетти чуть улыбалась, руки её были опущены вдоль тела — не агрессивно, а скорее вяло.

Вопрос меня смутил. Прежде я не задумывалась о своём имени.

— Ты, видать, из богачек, — продолжала Бетти. — Аннабелями только богатых девчонок называют.

Я покосилась назад, будто там, на тропе за моей спиной, могла оказаться другая девочка. Из богачек.

— Думаешь, мы богатые?

Раньше мне такое и в голову не приходило. Правда, наша семья была из старейших в округе; правда, мы отдали часть своей земли под церковь и школу, и у нас ещё осталось довольно под ферму. Мои предки покоились на семейном кладбище, каждую могилу венчало каменное надгробие, а дом, хоть и со скрипом, вмещал три поколения. У нас был водопровод. Года два назад президент Рузвельт обеспечил электрификацию нашего округа, и нам хватило денег, чтобы провести электричество. У нас был даже телефон — висел на стене в гостиной. Мы до сих пор к этому чуду техники не привыкли. Вдобавок дважды в год мы обедали в ресторане «Ланкастер» в Сеукли[4]. Но самое потрясающее — папа с мамой недавно установили туалет прямо в доме! Для бабушки и дедушки — потому что они уже старенькие, им трудно и, вообще, они этого заслуживают. Но ни о каком богатстве речь не шла.

— А у кого окошко лиловое?! — выпалила Бетти.

Я сначала не поняла. Потом сообразила: Бетти имеет в виду витраж в парадной двери. Мне самой он был чуть ли не дороже всех домашних вещей. Витраж, а ещё нарядные фронтоны, а ещё шиферная крыша, которая на солнце блестела, как серебряные птичьи крылья. И камины в каждой комнате. И большие, вытянутые вверх окна размером почти как двери.

— Про это ваше окошко мне бабуля рассказывала, — продолжала Бетти. — Такие окошки только в церкви должны быть или в королевском дворце, а не на ферме. Значит, ты богачка и родители твои — богачи.

Возразить было нечего. Я молчала. Бетти подхватила с земли палку. Палка была сухая, но всё-таки увесистая — это я заметила, потому что у Бетти напряглись мышцы.

— Или ты завтра же мне что-нибудь принесёшь, или я тебя поколочу.

Эти слова Бетти произнесла спокойно. Я даже подумала, она шутит, но тут Бетти шагнула ко мне — и меня бросило в жар, а сердце подпрыгнуло до самого горла.

— Что ты хочешь? — спросила я.

Сразу представилось, как я тащу по лесной тропе лиловый витраж.

— Что-нибудь ценное. Из твоих запасов.

Запасы у меня были скромные. Свинья-копилка с монетками. Серебряный доллар. Книги. Бобровая муфта — давным-давно дедушка сшил её для бабушки, а бабушка отдала мне, потому что муфта совсем облезла. Кружевной воротничок — я носила его в церковь. Белые нитяные перчатки: они мне уже малы. И застёжка для кофточки: я выпросила её у тёти Лили, а та, похоже, о ней забыла.

Живо перебрав в голове эти ценности, я решила: ни одну из них Бетти не получит. Но тут Бетти выдала:

— Увильнёшь — подстерегу твоих братьев. Они за тебя поплатятся.

Генри с Джеймсом не страдали ни робостью, ни слабостью здоровья, но они были младше меня, я несла за них ответственность.

Я ничего не ответила Бетти. А она прислонила палку к дереву и пошла прочь. Обернулась на ходу, бросила:

— Не вздумай ябедничать. Не то камнем запущу в мелкого.

Она говорила о Джеймсе. Грозила покалечить нашего младшенького. Я дождалась, пока Бетти скроется из виду. Перевела дыхание. Представила, каково это, когда бьют палкой. В прошлом году Генри швырнул в меня поганку. Огромную, с блюдце величиной. Я шарахнулась, налетела на собаку, упала, сломала руку. Пару раз я обжигалась. Наступала на лезвие мотыги и получала рукоятью по лбу. Однажды угодила ногой в сурчиную нору и растянула связки. Худших происшествий со мной не случалось, но я вытерпела довольно боли, чтобы понимать: от удара палкой не умирают.

Палку Бетти я забросила подальше в кусты. Кругом хватало валежника, но мне стало легче. Почему-то возможный удар я связывала с одной конкретной палкой. Я нескоро выбралась из лощины. Оказавшись на открытом месте, решила: ни на Генри, ни на Джеймсе противная Бетти не отыграется. Сперва ей придётся иметь дело со мной. Я выжду, посмотрю, балаболка она или и впрямь опасная личность. Родителям пока ни слова. Незачем дополнительно злить Бетти. Но самой-то себе я призналась: такого страха, как перед Бетти, я никогда раньше не испытывала.

Ничего я особенно не боялась, кроме войны. Вдруг она затянется? Вдруг братья дорастут до призывного возраста, а нацисты всё ещё не будут разбиты? Правда, фермерских сыновей в солдаты обычно не забирают… а там как знать. К тому времени кто-нибудь да победит, утешала я себя, и тут же пугалась: кто именно?