Подняв ножницы, я прижимаю их к щеке, потом все же отвожу руку. Чем дольше я их держу, тем труднее положить их назад. Я широко развожу лезвия и снова подношу к правой щеке. Лезвия еще чуток расходятся, и я легонько надавливаю.

В рот мне попадает несколько волосков, еще несколько прилипают к губам. Не выпуская из рук ножниц, я их сдуваю. Я мешкаю и воображаю, как Бэбс шепчет мне на ухо: «Ты такая долбаная трусиха».

Слова звучат так реально, что я ежусь. Когда Бэбс меня оскорбляет, я никогда ей не отвечаю. Просто сижу и слушаю, глаза у меня на мокром месте, и губы дрожат. Словно кто-то пролил мой «Ширли Темпл»[3].

Но поскольку Бэбс в комнате нет, у меня хватает храбрости дать отпор. Я собираю солидную горсть волос, основательно за них дергаю. От боли я словно бы вся просыпаюсь. Меня заливает восторг. Я на всю ширину раскрываю ножницы, а потом изо всех сил сжимаю ручки. Щелк. Волосы у меня тонюсенькие и почти не оказывают сопротивления – точно мясницкий нож прорезает торт на день рождения.

После краткого мига триумфа я ударяюсь в дикую панику. Мои волосы прилипли к лезвиям, а ведь ими полагается резать только бумагу для скрапбукинга. Ничего больше. Я сворачиваю ампутированные пряди в комок и заталкиваю под уголок ковра. В это мгновение, будь я постарше, я помедлила бы, закурила, хорошенько несколько раз затянулась. Но мне только десять, и нельзя терять время.

Я тщательно вытираю ножницы подолом платья, потом рассматриваю лезвия в ярком солнечном свете, льющемся в окно гостиной. Выглядят чистыми. Я осторожно кладу ножницы назад на ступеньку. Я хочу доказать, что все снова нормально, поэтому иду на кухню искать Бэбс.

Они с Энди покончили с едой и больше не разговаривают. Вид у Энди нервный. Она еще не готова уйти и закончить свой день одна. Между ними повисла пауза, а Бэбс пауз не переносит. Они словно бы ждали, когда я войду.

Бэбс бросает на меня взгляд и говорит:

– Что ты на хрен сделала с волосами?

Бэбс вечно говорит «черт». Это не всегда гадкое слово, но сегодня гадкое.

– Ничего, – отвечаю я.

Я правда удивлена, что она способна определить, что я сделала. Я-то думала, что решила проблему. Но Бэбс всегда видит меня насквозь.

– Беттина, детка, ложь тебе не поможет.

Она спокойно поворачивается к раковине, подставляет под струю воды тлеющую сигарету. Выбрасывает окурок в мусорное ведро.

Сложив руки на груди, Энди поворачивается ко мне, делает встревоженное лицо. Она хмурится, точно случившееся глубоко ее обеспокоило. Но благодаря мне она внезапно оказалась в одной лиге с Бэбс. Энди никогда не совершила бы такой глупости, как обрезать себе волосы.

– Никакое это не долбаное «ничего», – без тени эмоций продолжает Бэбс. – На голове у тебя дерьмо. Мне-то самой наплевать, но завтра у нас Открытка.

Бэбс спокойна, а это взаправду дурной знак. Если я делаю что-то не так, она почти никогда не орет. Напротив, чем больше она выходит из себя, тем больше она отстраняется от ситуации.

Она исключит меня из Открытки? Это было бы самым страшным наказанием на свете. Все знают, что в Рождественскую Открытку обязательно включают детей. Если только они не умерли или не заперты в каком-нибудь страшном месте.

Повернувшись ко мне спиной, Бэбс споласкивает желток с тарелки Энди. Обычно она посуду не моет, но сегодня суббота, и у слуг, которые бы делали это за нее, выходной. Она терпеть не может, когда остаются хотя бы малюсенькие следы еды.

Внезапно она разражается смехом. Я знаю, что это не хороший смех, а такой, который означает, что сейчас случится нечто дурное. Если я попробую засмеяться, мой смех не сольется с ее, а отскочит ко мне же, как мячик. Энди ведет себя так, будто понимает, в чем шутка, а потому тоже смеется.

– Пойди надень гребаные туфли, Беттина, – говорит Бэбс.

Вернувшись, я слышу, как Бэбс говорит в телефон:

– Джефф? У нас кризис. Паршивка играла в парикмахерскую и черт-те что себе на голове сотворила. А у нас завтра Открытка. Исходного материала немного, но, может, ты постараешься?

Бэбс поджимает и расслабляет пальцы на ногах, и я слышу, как хрустят суставы. Она, как всегда, босиком. Ногти у нее на ногах выкрашены мандариновым лаком. Она всегда носит какой-нибудь крутой цвет. Она делает педикюр, маникюр и эпиляцию вдвое чаше нормальных женщин. Крошечная азиатка, которую почему-то зовут Мануэла, приходит по утрам раз в неделю и орудует инструментами, существующими исключительно для Бэбс.

Я стою и смотрю на Бэбс, пока она выслушивает ответ Джеффа.

– Сделай хоть что-нибудь. Я знаю, ты сможешь, – произносит Бэбс. – Я тоже тебя люблю. И у тебя такая невероятно красивая задница. Даже лучше моей.

Такой у Бэбс способ выражать благодарность. Она никогда не говорит «спасибо».

Бэбс любит «голубков», как она их называет. Как-то она мне сказала, что «голубки» – это мужчины, которые занимаются сексом с другими мужчинами. Каждый по очереди вставляет свой пенис в попку другому – так она это объяснила. У меня возникла уйма вопросов, как это происходит. Они забеременеть могут? А как быть с какашками, которые там застряли? У них есть особые инструменты, чтобы заранее их вынимать? Но Бэбс была не в настроении вдаваться в подробности. Она просто сказала: «Голубки самые лучшие. Они взаправду хотят сделать тебя красивой» – и на этом ушла от темы.

Бэбс позвонила Стейси по домашнему телефону, пусть даже комната Стейси – у самой кухни. Стейси притащилась в пурпурных махровых шортах и пурпурной футболке с сердечками. На ней были ортопедические тапки от плоскостопия, а в руках – розовая банка Tab[4]. У нее русые волосы, которые пушатся у лица, и огромные голубые глаза, как у диснеевского персонажа. Но нос у нее чересчур большой, а потому все портит. До нас она работала в закусочной «Дейри Квин».

– Да, мисс Баллентайн, – произносит Стейси сладеньким «чем-могу-быть-полезна» тоном, каким никогда не говорит со мной.

– Стейси, у нас несвоевременный кризис.

– Правда? – переспрашивает Стейси в восторге, что ее допустили к драме.

– Правда, – без эмоций отвечает Бэбс. – Очевидно, Беттину ни на минуту нельзя оставить без присмотра, чтобы она не испоганила всем день. Знаю, сегодня у тебя выходной, но не могла бы ты отвести ее в «Зодиак»? Возможно, Джефф сумеет как-нибудь исправить это дерьмо.

«Зодиак» расположен на Оук-стрит, рядом с кинотеатром «Эсквайр», и занимает два этажа. Наружная стена у него стеклянная, и прохожим видно, как людям стригут волосы.

Когда мы переходим Мичиган-авеню, Стейси идет очень быстро и дергает меня за руку, точно я мешкающая трехлетка. Когда мы добираемся до противоположного тротуара, она набрасывается на меня: