– Лида никогда с Горкиным не встречалась, – отбивался художник, – она в театре не бывала.

Ада Николаевна сделала широкий жест рукой.

– Москва огромна. Кафе, метро, много людей. Не обязательно ходить сюда. Есть гарантия, что ваша жена ни с кем не встречается? Не завела любовника?

– Вася – мой сын, – пробурчал Юрий.

– Но вы испытываете желание его придушить? – прищурилась Ада.

– Случается порой, – честно ответил парень.

– Родному отцу это никогда и в голову не придет! Это я вам как психолог по первому образованию говорю, – отчеканила актриса, – вы бессознательно понимаете, что мальчик плод левой связи, поэтому руки тянутся к горлу малыша. Но сознательное «я» останавливает порыв…

Мне стало жаль Юру, который явно растерялся, поэтому я вмешалась:

– У каждого отца бывают в жизни моменты, когда он злится на отпрыска. Но в романе нет и речи о прелюбодеянии. Причина смерти Никиты в его…

Горкин оторвал взгляд от экрана телефона.

– Хорошо, когда возникает бурное обсуждение спектакля. Главного героя, законченного мерзавца, которого убивают в самом конце…

– Никита случайно выпал из окна, – остановила я режиссера.

– В книге, – заметил тот, – а в театре мы его чик-чирик!

– Но… – начала я, и тут дверь распахнулась, на пороге появился мужчина.

Поскольку свет бил ему в спину, рассмотреть лицо было невозможно. Но почему-то он показался мне знакомым.

– Отлично! – потер руки Горкин. – Поскольку в коллективе нет ни одного артиста, который может сыграть главную мужскую роль, я решил пригласить звезду со стороны. Прошу любить и жаловать. Идите сюда, наш замечательный друг.

Вошедший молча прошел по комнате, поравнялся со мной, и я икнула.

– Доча! – обрадовался папаша. – Ты как здесь оказалась? Что поделываешь в театре, который ставит пьесы не для всех? Не ширпотребщину, а произведения с глубокой философией. А? Неужели ты посещаешь интеллектуальные спектакли?

– «Семь гномов» ставит пьесу по моей книге, – объяснила я, – а ты, похоже, исполнитель главной роли.

– Вы знакомы? – опешил Никита.

– Отец я ее, – голосом короля Лира возвестил Ленинид. – Качал Виолу в люльке, возил в коляске, менял памперсы.

Я очень хотела сказать правду: меня воспитывала женщина по имени Раиса. Папаша, профессиональный вор-неудачник, кочевал с зоны на зону. Я его впервые увидела, уже став совсем взрослой. И памперсов во времена моего детства в стране не было. Пришлось крепко стиснуть зубы и задушить порыв. Не стоит посвящать посторонних в семейную историю Таракановых[1].

– Помогите! – закричал пронзительный дискант. – Кто-нибудь, скорей!

В комнату влетела растрепанная девушка.

– Никита Сергеевич! – завопила она.

– Успокойся, Анжелика, объясни членораздельно причину твоего безумия, – попросил Горкин. – Что опять? Мышь в гардеробной?

– Хуже, – прошептала девица, мигом становясь ниже ростом.

– Что может напугать тебя сильнее, чем крыса? – без тени улыбки осведомился режиссер.

– Там, там, там, – залепетала Анжелика, показывая рукой в коридор, – там…

– Ну, скажи уже наконец, – велел Юрий.

– Раиса Николаевна убила Иру, – выкрикнула Анжелика.

Стало тихо, потом приторно-красивый парень, который до сих пор сидел молча и чье имя я пока не знала, задал вопрос:

– Насмерть?

Елена вскочила и бросилась в коридор. Никита Сергеевич крякнул и неторопливо пошел за дочерью.

– Так я и знала, так и знала, так и знала, – твердила Ада, уносясь следом.

– Чего стряслось? – удивился Ленинид.

Юра махнул рукой и ушел, я последовала за ним.

– Подождите. Что случилось?

Художник, не останавливаясь, бросил:

– Вы же слышали, Рая лишила жизни Иру.

Я догнала Юру.

– Кто такая Рая?

– Жена Никиты Сергеевича, – начал объяснять парень. – Раиса Николаевна – очень добрая женщина, всем готова помочь. Я в этом театре не в штате, меня пригласили поработать в этом спектакле, поэтому я не завишу от Горкина. Ну внесет он меня в черный список, если я ему надоем. И что? Платят тут копейки, найду другую подработку. Я не Ада, вот она готова режиссера с головы до ног облизывать, да ей деваться некуда. Не Мерил Стрип она, а отставной козы глухой барабанщик. Никита худший тип руководителя театра: царь, бог, диктатор, эмир, император – все, вместе взятое. Но в реальности «Семь гномов» тащит на себе его жена Раечка. Реквизит подешевле достать, с прессой договориться, звезду уломать крохотную роль сыграть, программки напечатать, истерики бабские загасить: Рая завхоз, завлит, зав всего. Если нет грузчика, она сама тащит тяжести. Она мотор коллектива. Никита Сергеевич – талантливый человек, но самодур. И похотлив, как старый павиан, не брезгует никем из женского пола. Рокировки в «Семи гномах» зависят от его сексуальных предпочтений. Пару лет назад он с треском выгнал мою бывшую одноклассницу Катю Матвееву, обвинив ее во всех смертных и актерских грехах. Проехал по бедняжке танком, объявил ее бездарью, заносчивой дурой. Да все знали, что Никита пригласил Катюху в кабинет, где у него стоит удобный диван. Матвеева статуэтку Шекспира с полки схватила, козлу по башке долбанула и ушла со словами: «Даже если ты останешься последним мужиком на Земле, не получишь шанса со мной переспать». Горкин выпер актрису. Катя ушла, а через неделю в журнале «Звезда хит» появился огромный репортаж о ее свадьбе с олигархом Барбосиным.

– Смешная фамилия, – сказала я.

Юрий остановился у закрытой двери.

– Ну когда у тебя не один миллиард в кармане, никто смеяться не станет. Горкин локти кусал, никто не знал, что Катя замуж за золотого тельца собирается. Такого спонсора Никита лишился! Но он быстро утешился, взял в труппу Ирину Булову, а та не растерялась, мигом легла под него. И что удивительно, она уже давно с Никитой в койке краковяк пляшет. Когда мне предложили в спектакле поработать, я Катюхе позвонил, попросил объяснить, что да как в театре. Она мне ситуацию обрисовала, долго вещала, под конец сказала:

– Ты не девочка, к тебе Никитка не полезет. Заплатит мало, но все, что обещано, ты получишь. С деньгами он не жульничает. Вот бабе там, даже если она хромая, косая, осторожно себя вести надо. Можно только удивляться терпению Раечки. Она молча все выкрутасы мужа сносила.

Юрий дернул за ручку, открыл дверь и пробормотал:

– Вумен фирст![2] Чего-то мне стремно туда входить.