Юли беспомощно кивнула в ответ.

– Ни разу тебя не видел, девочка. А я долго прожил в Городе. Почему?

– Я росла в лазарете, – проговорила Юли хриплым от плача голосом, чувствуя боль в раздраженном песком горле. – Бабушка ограждала меня… ото всех. Для ученичества.

Она сама понимала, какой нестройной выглядит ее ложь, но мысли путались, а сердце отбивало сумасшедший ритм, и придумать что-то иное, правдоподобное, понятное она не могла.

– Летать тебя тоже бабушка научила? – равнодушно произнес Освальд.

Щурясь, он смотрел на огонь, всполохи которого превращали его лицо в перекошенную маску. Юли не знала, что ответить, но мужчина терпеливо ждал.

– Нет, я сразу сумела. Крылья выросли… и я полетела.

– Просто взяли и выросли?

– Да. Однажды.

– Крупно же тебе повезло, девочка. И как вовремя. – Освальд растянул тонкие губы в подобии улыбки.

Они помолчали, Юли чувствовала, как медленно стекает холодный пот у нее по спине, струйкой между двумя бугорками спящих крыльев, втянувшихся внутрь тела.

– Я расскажу тебе одну историю, милая. – Голос Крылатого доносился словно издалека, но девушка не осмелилась склониться к говорящему. – Давно, две дюжины лет назад, Братство было другим. Вожаком был лучший из нас, Хэнк, сильный и умный, он умел воевать, умел пить и любить женщин. А еще он верил в Братьев так сильно, как не мог себе позволить.

Освальд вытянул ноги, опершись спиной на каменную кладку. В это мгновение он выглядел так, словно вокруг не существовало ничего кроме памяти, захлестнувшей его с головой.

– Он верил в силу долга, клятв и Закона. Он мечтал увидеть этот мир возрожденным и делал все, чтобы так и случилось. Будь Хэнк нашим Правителем, кто знает, возможно, Роща нам и не понадобилась бы сейчас. Мы бы сделали людей свободными, не привязанными к медальонам и Дереву. Но, сколько бы Огонь ни обращал человека в прах, гниль людской души живуча. Хэнка предали и казнили, девочка. Повесили на площади, и его тело оставалось там, пока гнусные песчаные твари, летучие и ползучие, не растащили его останки. Нам даже не позволили его похоронить.

Юли застыла, с ужасом понимая, почему Крылатый решил поведать ей эту историю.

– А предатель стал Вожаком. – Освальд тихо засмеялся, поглаживая голову пятерней. – Ему вообще везло в этой странной жизни. Лучшая женщина выбрала его из всех нас, уж поверь, каждый мечтал звать ее своей. Когда закрываю глаза, я могу представить ее волосы, копну непослушных кудрей, мягких и нежных. Однажды она целовала меня, не всерьез, конечно, но я помню этот день лучшим в своей жизни. Жаль, но предатель завлек ее, чтобы, наигравшись, бросить одну. Улетел на поиски славы, и куда? Сюда, девочка! Он сбежал на Гряду от своей жены. А она, влюбленная, как дикая зверица, гордая, покинутая, умерла с его именем на губах.

Юли едва дышала, впитывая каждое слово, что тяжелой водой ронял Освальд.

– Говорят, она ушла в мир иной, так и не родив предательского ребенка. А может, и родила, да он умер, так и не сделав первый вдох. А может, и сделал, но тут же покинул этот мир. А может, и не сразу, кто его знает… – Мужчина отвернулся от огня. – Но дитя должно было умереть, иначе почему никто не слышал о нем столько лет? Где в Городе можно спрятать растущего выродка Вожака? Нигде.

Освальд смотрел на девушку в упор, и взгляд его обдавал ее ледяным холодом.

– Если только в лазарете. Сумасшедшая бабка с ее отварами, захлебывающиеся собственной кровью люди, страх, смерть… Никто не решился бы вызнать, что творится за стенами. Так скажи мне, внучка Феты, росло ли там дитя предателя?

Юли не шелохнулась.

– Молчишь? Хорошо. Молчи. Я все вижу без твоих лживых слов. Эти волосы, – он дотронулся до растрепавшихся девичьих кудрей, – эти скулы, эти глаза. Я вижу в тебе ту женщину и вижу того предателя. Не говори мне, что крылья выросли у тебя за спиной в одночасье молитвами бабушки…

Он легко вскочил, обрывая свою речь так, словно ее и не было. Юли медленно подняла глаза и увидела, что к ним подошла Сильвия.

– Пойдем, – сказала та, протягивая руку Освальду, – поможешь нам.

Мужчина молча двинулся к очагу. Мягкая ладонь Сильвии осталась висеть в воздухе, девушка болезненно поморщилась, но, взглянув на Юли, улыбнулась:

– Не бойся его, ты под защитой Алисы, а значит, никто тебя не обидит. Сейчас приготовим похлебку, поешь и ложись спать. Завтра предстоит долгий путь.

Юли благодарно выдохнула, неожиданное тепло в голосе девушки растопило лед, сковавший все ее естество. Она откинулась на стену, почувствовав спиной какую-то неровность на кладке. Девочка повернулась. В мягком свете очага старые камни загадочно мерцали, будто само время, живущее в них, испускало слабое сияние.

Юли провела кончиком пальца по символу. Кто-то очень давно выцарапал его в камне, наверное, коротая так одинокие вечера, свободные от дозорной службы. Тонкая, неровная бороздка под наклоном встречалась одним концом с другой точно такой же. Похожие на наконечник стрелы, обе они соединялись посередине, как перекладиной, еще одной бороздкой.

Девушка гладила ладонью теплый камень, чувствуя, как отпечатывается на коже чье-то далекое послание. Сухой голос Освальда еще звучал в ушах, перекрывая собой шум боли, что прибоем билась в сердце. Гнусный предатель, ставший Вожаком. Лучшая женщина, выбравшая его из многих, чтобы умереть в одиночестве, пытаясь родить дитя. Не кривил ли душой Освальд? Не чувство ли отвергнутости диктовало ему эти страшные, тяжелые слова? И как поступит он теперь, раскрыв тайну дочери предателя? Юли не находила ответа. А у бабушки, которая всегда готова была поделиться мудростью, его теперь не спросить.

Но даже слова, полные злобы и презрения, приближали Юли к родителям, делая их живыми и настоящими. И пусть в памяти Освальда отец ее оставался виновным в страшных грехах. Пусть мама была для него женщиной, сделавшей неверный выбор. Но они существовали на самом деле, Освальд их помнил, говорил о них, злился, как могут злиться лишь на тех, кто когда-то жил на этой земле.

– Томас, – прошептала Юли, покрываясь мурашками, – Анабель.

Когда имя матери сорвалось с ее языка, она вдруг поняла, по какому символу скользят ее пальцы. Выскобленная тупым ножом, неровная буква «А» выделялась на старом камне.

Всхлипнув, Юли прижалась к нему щекой. На один бесконечно долгий миг ей показалось, будто камень стал мягкой женской ладонью. Материнской ладонью, дарующей такое тепло и нежность, что боль наконец отступила, и Юли ощутила желанный покой.

– Эй, – голос Лина прогнал морок, и камень вновь оказался камнем. – Пойдем, тебе надо поесть.

Он с силой потянул ее за руку, и все, что оставалось Юли, это подчиниться его воле.

***

Алиса шагала вдоль кромки гряды, скидывая мелкие камешки вниз. Проводив взглядом Вестников, которые, понурив головы, гуськом заходили в дом, она не сумела заставить себя последовать за ними. Поймав удивленный взгляд Лина, девушка лишь кивнула ему в ответ.