принцам-хлюпикам, как в сказках, рассказанных няньками? Что ж ей прикажете тогда делать?

Аби рано усвоила, корона из чёрного обсидиана и трон, утыканный черепушками, четыре из которых она отковыряла с месяц назад, однажды достанутся ей. Ведь других наследников у царской четы нет.

Но если сообщить отцу, что черепушки стали отличными, новыми головами её куклам, о крылатой твари можно забыть.

Когда, за ужином, отец тихо шепчется с каким-то адмироном, Абигаиль сидит под скатертью на другом конце стола и подслушивает.

— И как её самочувствие?

— Как у всех беременных, — вилка скрипит под пальцами Люцифера, согласная покрошиться.

— Поёт колыбельные и вышивает одеяло геральдикой?

— Хочет сжечь замок, раз у грязнокровки не вышло, — хмыкают в ответ. — Но это за завтраком. К обеду Уокер требует скальп Шепфы и ежа с запахом росы.

— Опасная человеческая дочь, я ещё в Школе не списывал государыню со счетов… Какой срок у Её Величества?

— Мать твою! — Вилка согнута и отлетает в сторону. — Да почём я знаю? Срок, на котором её злит, как я дышу!

Нахмуренный лоб Аби — лучшее свидетельство волнений. Она уже слышала незнакомое слово «беременна», поэтому догадывается, речь идёт о животе её матери. И, после успешно выцыганенного у отца обещания подарить дракона, кроха надеется, что именно там прячут Лигийского ездового.

Увы, вера Абигаиль начинает трещать по швам.

— Пожалуйста, выйди из моей комнаты.

— Это и моя комната.

— Заведёшь себе новую.

— Я себе новую жену заведу.

— Меня всё устраивает, пусть рожает эта несчастная. Не я! — Аби, сидящая в рыцарских доспехах в коридоре, не видит ни мать, ни отца, но хорошо слышит, как оба замерли в дверях спальни. — Присмотрись к Ости, она сделала уже троих, там явно тала…ах!

— Уокер, замолчи-и-и…

— Что?!.. Не подходи! Отойди от меня!

— Забыл спросить разрешения, — створки хлопают, скрывая обоих в комнате.

И Абигаиль остаётся только догадываться, почему голос отца, должный звучать грозно, льётся иначе, совсем по-особенному.

Как-то так, как бывает лишь в обществе матери.

Ужасающая правда вскрывается в ноябре, когда вместо богатого сундука с крошкой-драконом в её детскую вносят два свёртка.

— Знакомься, тучка, — у Вики спокойное, умиротворённое лицо. Щёки слегка округлились, но она знает, это ненадолго. И повторится не раньше, чем великовозрастному светочу счастья ростом в пару метров не придёт в голову, что им нужны ещё дети. Как можно больше детей. Огромная команда по Крылоборству. — Это твои братья.

— Адам и Яков, — Люций сияет. Роды вышли лёгкими, а план по числу сыновей перевыполненным. — Какóго оставим, а какóго скормим церберу? — Он ведёт себя, будто идиот. Очень довольный идиот.

— В СМЫСЛЕ БРАТЬЯ?! — Из рук Аби выпадает дедовская бритва. Она затупилась, но ещё сгодится для стрижек многочисленным куклам, которых дарит ба. Ребекку малышка любит, а фарфоровых мутантов из Цитадели нет. Поэтому сначала тех следует остричь и обрить, а уж после — обезглавить! — Вы обещали дракона!

— Не мы, а твой папа. — Виктория сужает глаза и сверкает ими в сторону супруга. Губами зло шепчет «А я говорила…» и выглядит прекрасной до критичности. Весомый повод не останавливаться на трёх наследниках, уверен Люцифер. — Хочешь их подержать, тучка?

— Хочу цербера, — мрачно отрезает черноволосая девочка.

Обиду удаётся выместить лишь через несколько недель, когда на смотрины съезжается куча знати. Среди них бегает очень толстый, очень златокудрый и очень губастый херувим Давид, который бесит побольше братьев.

Дурацкая причёска, ущербный румянец, несносная куртка — вот его визитная карточка.

— Пойдём, покажу тебе кое-что, — сумрачно выдаёт Абигаиль и, не дожидаясь ответа, решительно топает вперёд.

Приходится вести ангела малоприметными коридорами и вылетать через окно, хотя до заднего двора есть пути короче.

Она запирает его в загоне c лошадьми Апокалипсиса и с удовольствием слушает вопли сквозь ворота, пока они не сменяются выразительным чтением.

— Всё можно приобрести: и волов, и овец среброрунных,

Можно прекрасных коней обрести, золотые треноги;

Только вот душу назад возвратить невозможно; не купишь

И не поймаешь её вновь, когда улетит вдруг однажды!

Наследница Чертога слишком любопытна, папа говорит, это у неё в мать, а та вечно спорит «Конечно в отца! От меня ты унаследовала всё самое лучшее! От него — то, что досталось!».

— Что ты делаешь, дурак? — Она вламывается внутрь с видом голодного вепря и наблюдает удивительную картину: Давид влез на перевёрнутый плуг и декламирует скотине стишки.

— Обуздываю жеребцов Апокалипсиса.

В Школу их отправляют в один год, с тех самых пор они вечные сокурсники. На вступительной церемонии мальчишка совсем не похож на грузного амура, каким Абигаиль его запомнила. Он вытянулся, а белобрысые кудри стали ещё длиннее. Но характер тот же — Давид обожает гундеть и привлекать внимание.

Но она не намерена уступать ему во второй «дисциплине».

За окнами дворца, как по расписанию, включают снег. Мама любит сочельник и Рождество, отец — отчего-то нет, но ни Аби, ни братья не в курсе подробностей. Вернее, кое-что им, конечно, удаётся почерпнуть из курса новейшей истории, потому что имена родителей там встречаются через строчку, но об остальном можно только гадать на кофейной гуще.

— Это что? — У Люция дёргается глаз при виде дочери.

— Это платье на бал, на который она идёт, — отвечает за кровиночку Вики.

— Это платье на бал, на который она не идёт.

— И что тебе не нравится? — С вызовом бросает мать. У Абигаиль красивые и молодые родители, она не слепая. Шепотки за спиной отца — личное поле для проращивания ревности, они с самого детства заставляют беситься «Куда глазеете?! Это моё!».

— Она — Принцесса или потаскуха?

— Дьявол, дьявол тебя побери! Это моё хэллоувинское платье!

— Видишь, милая? Генофонд у неё тоже так себе!

— А никого не смущает, — красные радужки Аби гневно скользят от родителя к родителю, — что я тоже в этой комнате?!

— Так выйди, — раздражённо выдаёт Люцифер.

Но Абигаиль тут же стреляет в воздух идентичным тоном:

— Вообще-то я — твоя любимая дочь!

— Вообще-то ты — моя единственная дочь.

Через полчаса в Чертоге стартует приём, ради которого Овальная зала сошла с ума и сияет свечны́ми чертями и чёрной, как ночь, омелой. Но Аби до сих пор не готова. Сначала она потребовала «минуточку», потом «четверть часа минуточек», а, затем, разжилась целым «часом минуточек», мятежно страдая, что большинство её друзей сегодня празднует в академии, пока сама Принцесса вынуждена томиться в отчем доме.

У неё не тот возраст, чтобы ценить родственные посиделки в узком кругу из тысячи придворных господ. И совсем другой период.

Она прячет чарами засосы на шее, не заживающие стараниями блондинистого безобразия.