«Динамо». По мере отступления вермахта на запад жизнь в стране постепенно налаживалась, но война продолжалась…

* * *

После отъезда из Москвы генерал Кестринг, прекрасно владеющий русским языком, нередко использовался службой Геббельса в пропагандистских кампаниях против большевизма. С особой желчью он критиковал второй советский фронт против вермахта — фронт народных мстителей, которые с первых месяцев войны наносили в тылу немецких войск ощутимые удары по врагу, особенно на железнодорожном транспорте при перевозке войск. Это он, будучи военным разведчиком и знатоком России, предпринимал попытки компрометации нашего военно-политического руководства, в первую очередь И.В. Сталина.

В его докладах наверх звучит беспардонная ложь о растерявшемся советском вожде с его лапотной армией и о России как восточной сатрапии. Достаточно вспомнить слова ближайшего соратника Сталина В.М. Молотова, чтобы развеять пропаганду всякого рода кестрингов и местных либералов.

Одним из самых устойчивых мифов был миф о том, что в первые дни войны Сталин от страха впал в прострацию и не руководил страной и Вооруженными силами. Этот миф родился вместе с докладом Н.С. Хрущева на закрытом заседании ХХ съезда КПСС «О культе личности и его последствиях».

Но время доказало, что культ, конечно, был, но была и сильная личность, которой досталась опустошенная Первой мировой войной и Гражданской рубкой голодная и холодная Россия, казалось, еще недавно выпрыгнувшая из средневековой дикости — крепостного права. Но к началу Великой Отечественной это была уже стремительно развивающаяся держава в ходе индустриализации и коллективизации.

Хрущевскому пасквилю поверил даже герой войны Г.К. Жуков, хорошо знавший ритм работы Сталина, начиная с 22 июня 1941 года и до самой Победы. Именно в угоду новому вождю, при котором он стал министром обороны СССР, Жуков написал, что, после того как руководители военных округов сообщили ему о бомбежках немцами городов и сел, он дал команду разбудить Сталина, отдыхавшего на Ближней даче в Кунцево. По его воспоминаниям, на которые время наложило свой отпечаток, все члены Политбюро уже находились в кабинете Сталина. Нет — не все. Реально же по журналу регистрации кремлевского кабинета Сталина (он велся с 1924 по 1953 год) они прибывали в разное время (Маленков — в 7:30, Микоян — в 7:55, Каганович и Ворошилов в 8 часов…). А Жуков пишет: «Все вызванные члены Политбюро были уже в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет. И.В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку…»

Всю правду о посещениях кабинета вождя раскрыла книга «На приеме у Сталина», изданная в 2008 году издательством «Новый хронограф». В тот момент в кабинете Сталина были только Молотов, Берия и Мехлис. Скоро прибыл болевший несколько дней ангиной с температурой под 40 градусов Иосиф Виссарионович. Кстати, это тоже одна из причин, почему он не выступил 22 июня. Не мог Жуков в 4:30 войти в кабинет И.В. Сталина в воскресенье 22 июня 1941 года. Подвела маршала память в угоду Хрущеву, а с журналом учета посетителей он свою память не сверил.

А вот как этот эпизод описывает Молотов: «Пишут, что в первые дни войны он (Сталин) растерялся, дар речи потерял. Растерялся — нельзя сказать, переживал — да, но не показывал наружу. Свои трудности у Сталина были, безусловно. Что не переживал — нелепо. Но его изображают не таким, каким он был, — как кающегося грешника его изображают! Ну это абсурд, конечно. Все эти дни и ночи он, как всегда, работал, некогда ему было теряться или дар речи терять».

Нет — Сталин был на своем месте… Он не покинул столицу, когда некоторые немецкие подразделения и части стояли уже в нескольких километрах от сердца России.

Что касается немецких дипломатов, то уже с начала июня 1941 года Москву покинуло их более трех десятков вместе с семьями и домашним скарбом.

Германская дипломатическая колония 24 июня 1941 года была отправлена из Москвы в Кострому и размещена в доме отдыха Костромского льнокомбината. 28 июня немцам сообщили, что их доставят снова в Москву, а потом поездом в Ленинакан. Им было разрешено взять с собой багаж в неограниченном количестве. Кроме 300 чемоданов личного багажа в два пульмановских вагона были погружены и прочие вещи в количестве 470 мест. Таким образом, все сотрудники посольства прибыли в Германию со всеми принадлежащими им вещами.

Во время следования из Москвы в Ленинакан (Гюмри, Армения) Шуленбург и другие немцы никаких претензий местным властям не заявляли. В Ленинакане дипломатам были предоставлены три врача-специалиста. Там же Шуленбург, Типпельскирх и генерал Кестринг выразили благодарность за проявленное к ним отношение.

Разбирая материалы на Кестринга, удалось выяснить, что он был знаком с В.И. Чуйковым, который также был уроженцем Серебряных Прудов. Так случилось, что Чуйков первым из советских военачальников узнал 1 мая о смерти Гитлера, а также получил предложение начать переговоры о капитуляции через подчиненного Кестринга генерала Кребса. А еще бывший советник немецкого посольства в Москве Ганс фон Херварт в своих мемуарах намекал, что Кестринг подозревался в работе на американцев. 19 июля 1994 он заявил: «Кестринг должен был принять участие в свержении Гитлера. Каждый раз, когда я уезжал, взрывчатка (для бомбы полковника Штауффенберга. — Прим. авт.) лежала под кроватью генерала Кестринга, который, несмотря на это, спокойно спал. Он оказал ценную услугу, когда надо было составить список генералов и фельдмаршалов, которым предстояло принять участие в восстании. Роль Кестринга сегодня забыта, потому что об этом нет записей и не осталось в живых никого, кто бы мог пролить свет на эти дела».

* * *

Николай Иванович Кузнецов читал много зарубежных изданий и перед войной, и после ее начала. Но чаще прослушивал передачи, настраивая свой достаточно сильный в коротковолновом диапазоне радиоприемник «Хорнифон» на немецкие радиостанции. С первых же дней войны власти предложили все радиоприемники сдать на специальные склады — тогда они регистрировались, словно оружие. Но Николаю его «Хорнифон» руководство оставило для работы, которую он выполнял ежедневно.

В тот день в эфире звучала легкая музыка и гремели бравурные марши. Оперная певица Маргарете Клозе исполняла партию Азучены из оперы Верди «Трубадур», потом Марлен Дитрих пропела любимую песню солдат вермахта «Лили Марлен». Звучала и другая песня немецких военных «Фюрер, вели, мы выполним твой приказ!». Потом последовало выступление министра пропаганды Геббельса. Он плевался махровой антисоветчиной — ответственность за войну, разумеется, полностью возлагал на Советский Союз и Сталина, который, по его устойчивому мнению, нарушил пакт о ненападении. После всего этого эфирного винегрета следовала короткая сводка — победоносная немецкая армия стремительно продвигается по всему пятитысячному фронту вглубь советской территории.

Кузнецову надоело слушать блевотину главного пропагандиста. Он резко встал с дивана и выключил приемник, а про себя подумал: «Что же это такое, буром все прет и прет немец. Нельзя нам все время отступать и отходить. Надо собраться и ударить…»

Потом он подошел к дисковому телефону,