Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А я тут, маленький, тонкий стебель, который от холода хочет кусаться. И умудрился же я на пару секунд опоздать на прошлый трамвай! Справа от меня стоит женщина на полторы головы выше меня в длинной пушистой шубе. Хочется с головой зарыться в неё и просто посидеть там, в тепле. Гоню от себя эту мысль. Из тьмы подворотни засверкали хищные кошачьи глаза нового трамвая. Людей внутри мало, большая часть уехала на прошлом. Хоть что-то радует, там бы пришлось ужиматься до такой степени, что под давлением тело бы превратилось в уголь, а он в свою очередь — в алмаз. Грохоча, трамвай двинулся в путь.
Станция, остановка, станция. Остановка затянулась. Вижу, машинистка вышла куда-то наружу. Подхожу к ней:
— Почему мы остановились, что случилось?
— Впереди авария, — ответила машинистка, — там полиция, зафиксируют все и уедут. Подождите.
— А долго?
— Кто знает? Иногда минут две, иногда на полчаса затягивается. Скажите спасибо, что не на мосту. Тут, если хотите можете выйти, там бы надолго застряли.
Так, времени ждать у меня нет, делать нечего, пойду пешком. Выпрыгиваю в сугроб и дохожу до тротуара. Снег попадает ко мне в сапоги, и к ступням спускаются тонкие струйки талой воды. На ногах образуется обруч холода, который со временем начинает ощущаться как раскаленные кандалы. Скоро я оказываюсь прямо на месте аварии.
От вида места происшествия меня бросает в холодный пот. В трамвай с горки на полной скорости врезался грузовик, он превратил заполненный до отказа людьми трамвай в консервную банку с мясом, сам же он влетел в здание, где разрушил магазин и застрял внутри. Холодок пробегает у меня по спине. А ведь я мог ехать на этом трамвае. Буквально пять секунд отделило меня от того, чтобы превратиться в фарш. Десятки людей, у которых были свои жизни, свои дела нынче стали одной ужасающей кровавой массой. Сам трамвай неестественный образом перекосило, он стал напоминать странного хтонического монстра.
Так странно. Когда читаешь книгу или смотришь фильм, где смерти и убийства — это регулярные события, задаешься вопросом, а что ты будешь чувствовать, когда увидишь смерть вживую, как бы парадоксально это не звучало? Я думал, меня будет тошнить или я буду бояться. Но ничего из этого не просыпается в душе моей. Помню, в детстве я один раз шел в больницу с утра пораньше. Вижу, в траве у дороги что-то валяется. Это было тело мужчины: голова его была неестественно повернута, а на затылке виднелся кровавый пролом. Это была моя первая и единственная до сегодняшнего дня встреча со смертью. Но я просто смотрел на мертвого мужчину, ничего не чувствуя. Передо мной лежал уже не человек: лишь груда белков, натянутая на минеральный скелет. То, что когда-то жило, чувствовало, мыслило исчезло в неизвестном направлении.
То же происходило и сейчас, но с единственным отличием, осознанием, что я сам ныне мог быть частью безликого фарша. Мысль это не дает мне покоя на протяжении остального пути. Что прямо сейчас отличает меня от бездушного трупа? То, что мыслю? Машине с отказавшими тормозами было бы все равно. Мне кажется, для природы мы все одинаковы, что живые, что мертвые. В один момент привычная дискретность бытия пропадает из моего разума, я чувствую, что являюсь частью разбитого трамвая и людей в нем.
Сегодня в театральном кружке, расположенном в одном из бывших складов крепости Нордштадт, ныне института, читаем крайне утомительную пьесу. Автор решил не заморачиваться и не создавать красивых предложений. Он просто создал длиннейшие монологи, состоящие из не отличающихся друг от друга фраз. Пьеса таким образом превратилась в ужасающую по своей скукоте мантру:
— Вы должны понимать эту конструкцию. Конструкция эта необычная. Когда я впервые осознал эту конструкцию, я сначала даже не поверил, что такая КОНСТРУКЦИЯ возможно, — во мне было два желания в момент чтения: рыдать и смеяться, — всё я не могу. Автора заклинило что ли? Он не мог хоть одного синонима, черт его побери, подобрать?
— Ты не понимаешь, — говорит сидящая рядом со мной девушка, — так автор передает уникальный стиль речи и характер героев.
Я не понимаю, она сама прикалывается, или, не дай бог, говорит об этом в серьез. Вижу, что некоторые согласны со мной, а некоторые с ней. Вот она — малая гражданская война из-за ерунды.
— Ты шутишь? Тут все так говорят! Вот слушай: я не хочу, чтобы дети умирали с голоду, я не хочу, чтобы права человека ущемлялись, я не хочу, чтобы мой завтрак был холодным (как это связано?), я не хочу, чтобы мои дети чувствовали себя некомфортно на родине, я не хочу, чтобы…
Нарочно я читаю этот монолог на пол тысячи слов полностью. Под конец я начинаю читать каждую фразу с разной интонацией. Меня останавливают:
— Давай просто продолжим дальше, — предлагает наш преподаватель. Я уступаю, но оставшуюся часть занятия мне предстоит просто выживать, слушая и читая эту тягомотину.
После занятия ко мне подходит девушка, которая спорила со мной до этого:
— Вот теперь-то ты понял? Каждый из героев твердит безостановочно о своем. Да, все они обсуждают одну важную проблему, но одеяло перетягивают на себя.
— Зачем для этого многоэтажные монологи? Краткость сестра таланта. В историю входят авторы, что одним предложением, одной фразой способны разжечь сердца. А в воде этой пьесы можно утонуть.
— Тогда каждое произведение превратится в эпитафию. Как будто у автора есть всего пара секунд, чтобы сказать что-то умное, пока он не испустит дух. В любом случае, тебе нужно уметь втягиваться в любую роль, в любую пьесу, пускай она тебе не нравиться, — в последних словах её слышаться мне нотки упрека.
— Ты сомневаешься в моих способностях?
— Я такого не говорила, но сегодня ты был умирающим лебедем.
— А мог бы быть и вполне себе мертвым. В любо случае, если понадобится, я сыграю даже пророка выдуманной шизофреничной религии и даже найду последователей.
— Было бы интересно посмотреть, если хочешь, можем заключить пари, но да ладно, мне пора. Бывай
— Увидимся.
Прохожу мимо зеркала, смотрюсь
