— Я — это ты, какой бы ты могла быть, если бы освободилась от своих комплексов и стала абсолютно свободной. Представь себе, что мы близнецы.

— Но я не хочу быть другой, я такая, какая есть!

— Ты всю жизнь сдерживалась, не позволяя себе расслабиться и полной грудью вдохнуть воздух свободы, — нежнейшим голосом отвечало отображение.

— Но я счастлива! Счастлива! — протестовала Юлька.

— Вот видишь. Ты сама себя пытаешься убедить в том, что ты счастлива. А когда человек счастлив, то совсем не думает об этом и не анализирует, так это или нет.

— Почему ты берешься судить обо мне, если совсем не знаешь меня? — удивилась Юлька.

— Я слишком хорошо тебя знаю. И знаю, что тебе нужно, чтобы ты в этой жизни не оказалась просто прохожей.

— Мне нужна любовь, — отчаянно крикнула Юлька.

— Не только, — грустно усмехнулась длинноволосая девушка.

— Тогда что же?

— Помнишь, у Сомерсета Моэма сказано, что в человеке заложена способность к мифотворчеству, и поэтому люди творят легенду, и сами же проникаются фанатической верой в нее. Писатель назвал это бунтом романтики против заурядности жизни. Я хочу, чтобы ты прочитала меня, иначе мне никогда не выйти из тисков этого зеркала.

— Что значит — прочитала?

— Писать — это читать самого себя. Теперь ты понимаешь, о чем я говорю?

— Ты хочешь сказать, чтобы я написала о тебе? Но как я смогу это сделать? Ведь я совсем тебя не знаю.

— А я буду приходить к тебе и рассказывать о себе. С каждой страницей я стану ближе тебе, понятнее, живее, и, наконец, когда ты закончишь повесть, я стану окончательно свободной. А дальше ты сама решишь, что делать, что писать, — взмахнула пушистыми ресницами девушка.

— Попробую, но не уверена, смогу ли я написать о тебе. Столько авторов остается непризнанными! Или их вовсе не читают, или читают первые страницы, а потом забрасывают, невзирая на то что за этими страницами стоит грандиозный труд, бессонные ночи, душевные муки, сомнения, переживания.

— Это все неважно, признают ли тебя читатели или нет, полюбят или останутся равнодушны. Главное — сам творческий процесс и полученное при этом удовольствие, когда ты выплескиваешь на бумагу то, что долгие годы не находило выхода. И если ты будешь искренна, то уверена, что сумеешь это сделать. Ты напишешь роман обо мне, о моей любви, о моих мечтах и надеждах. И о нашей очень сложной и одновременно очень интересной работе бортпроводника. Только не лги ни себе, ни читателям. И обнажи свою душу до предела. Ведь создавая произведение, люди искусства должны не только творить для других, но и отдавать еще самих себя. И тогда я смогу выйти из этой рамки, в которой я задыхаюсь. Ты готова выслушать мою исповедь?

— Я не знаю, почему ты выбрала именно меня. А если я не смогу тебе помочь? — растерялась Юлька.

— Ты повторяешься. Решайся. У тебя есть шанс, не упусти его. Я знаю тебя с изнанки, иногда даже лучше, чем ты знаешь себя. Ты освободишь меня, и сама станешь свободной и независимой от всяких условностей.

— Я готова, — решительно сказала Юлька.

— Тогда слушай, — улыбнулось отображение.

«Я всегда соглашалась с тем утверждением, что мужчины по своей природе грубы и неотесанны, подразумевая их отнюдь не тонкую душевную организацию. Но романтическое знакомство с одним из представителей этого вида буквально перевернуло во мне все былые представления об их восприятии существующего мира, заставив посмотреть на них совсем иными глазами. И было мне в ту пору ни много ни мало, а целых тридцать три года — возраст, в известном смысле, весьма примечательный.

Это мужественное сердце я встретила в сказочном государстве Барбадос, расположенном на одноименном острове в Вест-Индии, главой которого до сих пор является английская королева. Вернее, встретила я это чудо раньше, в международном аэропорту Шереметьево-2, но для меня этот человек раскрылся здесь, среди тропической растительности и частых ураганов. Нас было десять членов экипажа. Самолет ИЛ-62, наша ласточка, как мы любовно его называли, держал курс на запад, сначала в зеленую Ирландию, где предстоял двухдневный отдых, а дальше, уже на другой, зафрахтованной ирландцами «ласточке», мы летели через Атлантику в Бриджтаун.

— The flight time to Shannon is four hours, — читала я информацию по микрофону.

На самом деле это просто термин — «читать». Я давно знала все наизусть, поэтому в любое время суток и в любой ситуации информация такого рода отскакивала, как говорится, от зубов.

Совершенно неожиданно выключились двигатели, и смешной бортинженер в мешковато сидящем костюме пробежал в хвостовую часть самолета, где находился технический отсек. Ох, и попотел же этот топтыгин, прежде чем самолет оторвался от взлетной полосы!

— Лу, тебе какого пива принести? — спросил бортрадист Валерка Сомов, втиснутый в узкие джинсы, подчеркивающие его внушительное мужское достоинство.

— Спасибо, если ты заметил, передо мною уже пенится кружка «Гиннеса», и, пожалуйста, избавь меня от своего пристального внимания, — сказала я, возмущенная его явным афишированием нашего близкого с ним знакомства.

— Какая ты грубая девочка, Лу, — покачал головой Сомов. — Ты не оправдываешь своего нежного имени.

Родители дали мне редкое имя Луиза, наверное, потому что родилась я в Германии. Там во Внешпосылторге работал мой отец, большой оригинал. Будучи филантропом, он тешил свое «я», пыхтя от гордости и отмахиваясь от тех, кто говорил, что благотворительность является «стерилизованным молоком человеческой доброты». Меня же он воспитывал в строгости, не позволяя излишеств в одежде и развлечениях.

— Пап, а ты уверен, что правильно живешь? Не приходило ли тебе в голову, что когда-нибудь ты окажешься по другую сторону баррикад, став жертвой собственной благотворительности? — с уничтожающей, как мне казалось, иронией спросила как-то я его. Я была тогда школьницей и не боялась задавать отцу щекотливые вопросы.

— Хм, — удивленно посмотрел он на меня.

— Подумай, пап, — продолжала я, — ты ведь даже не миллионер, а миллионеры, знаешь, что говорят?

— Любопытно, что? — с интересом спросил он.

— «Лучший способ помочь бедным, это не стать одним из них», — процитировала я.

— Милая моя Лу, запомни, в любом случае рассчитывать в жизни можно только на себя, а не на чью-то благотворительность, — назидательно произнес папа.

Этих слов он мог бы мне и не говорить. Я всегда отличалась трудолюбием и работоспособностью и никогда ничего не просила у него. Я прекрасно готовила, умела создать в доме тепло и уют и неплохо водила машину. Я владела тремя иностранными языками, двумя из них в совершенстве, читала Шекспира в подлиннике, вполне сносно играла на фортепьяно, неплохо пела, танцевала, увлекалась фигурным катанием, и лишь из-за травмы колена не стала мастером спорта.