Противник тоже был ограничен в силах и средствах. После неудачной атаки, длившейся с 14 по 18 февраля, немцы на город больше не наступали. То ли не хватало сил, то ли почувствовали силу защитников и смирились с потерей города. Немцы зимовали в деревнях, опоясывавших Киров с запада.

Бои сместились к окрестности и по-прежнему носили характер яростных схваток за отдельные населенные пункты.

Итак, с захватом и удержанием Кирова наступление 10-й армии прекратилось.

Армия выполнила задачу. Продвинулась от рубежа Оки на запад на 140–150 километров. Средний темп наступления составлял 13–14 километров в сутки.

Впрочем, генерала Жукова этот темп не устраивал. В той сложнейшей, многоходовой комбинации, которую он выстраивал по ходу контрнаступления под Москвой, армия генерала Голикова должна была выйти к Кирову и Занозной гораздо быстрее, чтобы обеспечить действия центра Западного фронта – 33-й, 43-й и 49-й армий в районе Юхнова и Вязьмы. Теперь противник не мог маневрировать с той свободой, которую имел еще месяц назад. Важнейший узел железных дорог был блокирован и занят передовыми частями 10-й армии. В распоряжении тульской дивизии оказалось фаянсовское депо, десятки паровозов, узел дорог.

Надо отдать должное коменданту города майору Зиненкову и партийно-хозяйственному активу, который тут же приступил к восстановительным работам: в Кирове в считаные дни все было поставлено на военные рельсы. Заработали заводы, в том числе фаянсовый. Действовали учреждения. Заработал райвоенкомат. Начался призыв местного мужского населения в армию. Тульская дивизия пополнялась рабочими Кирова.

Особенно рвались к оружию подростки, молодежь, как прежде говорили, комсомольского возраста – юноши 15–17 лет. Они натерпелись унижений и издевательств в оккупации. Многие стали свидетелями зверств карательных отрядов и команд. На их глазах расстреливали отцов и старших братьев, насиловали сестер и матерей. Их сердца, как мины взрывчаткой, были переполнены жаждой мести. Это чувство подогревалось пропагандой тех дней, когда призыв: «Убей немца!» – стал главным девизом каждого бойца и командира Красной армии. Жажда была непреодолимой и справедливой.

До Вязьмы дивизиям 10-й армии оставалось 85 километров, 120 – до Дорогобужа, 95 – до Рославля, 85 – до Брянска, 160 – до Смоленска.

Из книги Ф.И. Голикова «В Московской битве»: «Положение было теперь следующим. После занятия 8 января Мосальска и 11 января Барятинской наши правофланговые (325, 326 и 239-я) стрелковые дивизии вели бои с разрозненными частями трех дивизий противника северо-западнее Сухиничей. В центре 330-я и 323-я стрелковые дивизии вражеских сил перед собой почти не имели, но противник здесь прочно удерживал большой аэродром. Впереди этих двух дивизий находился обширный партизанский район, и сразу же была установлена связь с отрядами партизан. К тому времени, например, в Дятькове существовала советская власть и работал военкомат.

Захват войсками 10-й армии района Киров – Фаянсовая имел особое значение. Противнику он был нужен не меньше, чем железнодорожный узел Сухиничи. Суть дела в том, что железнодорожная линия Вязьма – Брянск, проходящая через узловую станцию Фаянсовая, имела первоочередное значение для оперативного взаимодействия всей можайско-ржевско-вяземской группировки противника с его войсками, действовавшими в районе Брянска, Орла и Курска. Военное значение освобождения 10-й армией Кирова далеко выходило за рамки тактического успеха местного значения. Киров имел важное значение для всей 10-й армии, для всех войск левого крыла Западного фронта. Ведь, овладев районом Кирова, мы разобщили 2-ю полевую и 2-ю танковую армии противника от действовавших севернее 4-й полевой, 3-й и 4-й танковых и 9-й полевой армий этой же группы армий «Центр». Таким образом, в результате прорыва между Калугой и Белёвом, быстрого развития его в глубину оперативное построение группы армий «Центр» было рассечено, потеряло свое единство, главные силы группы были глубоко обойдены со стороны Кирова, причем ее правое крыло оказалось глубоко обойденным и с севера.

Существенное значение имело и то обстоятельство, что, выйдя в район города Кирова, мы получили отличнейшие возможности для широкой и глубокой связи со всеми партизанскими силами, действовавшими в огромном по территории и важном в военном отношении районе между Вязьмой, Смоленском и Брянском, с тем чтобы помогать в еще большем развитии партизанского движения. Так оно и было в действительности».

Трупы полицейских, уже застывшие, они погрузили на сани, оставленные ротным их взводу для связи.

– Антонов, разыщи там старосту или председателя, кого найдешь, и скажи, что так, мол, и так… Пускай забирают. А эту отведи домой. Доложи ротному обстановку и – назад.

В танкетке Прохоров нашел две коробки с тушенкой и мешок с макаронами. И еще чемодан с женскими платьями.

– Грузи все на машину, – приказал Поярков.

Вторая машина оказалась исправной. Пуля пробила переднее колесо. Но на кузове нашлась запаска. Бойцы тут же поменяли пробитое колесо и развернули «опель-блиц» в сторону Пустошек. Погрузили на него винтовки, подсумки с патронами. Чтобы долго не возиться с трофеями, Поярков приказал срезать подсумки с ремней. Но не всем это понравилось. Ремни расхватали, и вскоре половина взвода щеголяла в добротных кожаных ремнях.

Многие тут же обзавелись зажигалками и опасными бритвами. Бойцы распихивали трофеи по карманам, набивали вещмешки. В другое бы время Поярков пресек мародерство, но сегодня что-то оказалось сломанным в организме роты. С самого начала все пошло не так. Вначале эта женщина с коровой, потом танкетка и Гречкин с гранатами и его контузия, расстрел полицейских…

«А что ты хотел увидеть на войне», – уговаривал себя лейтенант Поярков, наблюдая, как его бойцы шарят по карманам убитых немцев. Ранцы он приказал грузить туда же, вместе с оружием. Поярков знал, что существует приказ начальника штаба батальона о том, что все личные вещи, в частности документы и переписка, дневники и разного рода записи, необходимо сдавать уполномоченному особого отдела лейтенанту Грачевскому. Вот пусть Грачевский это барахло и перебирает. В том числе и женские платья…

Пока бойцы собирали трофеи, Поярков спустился в овраг возле болота. Вскоре он спохватился, что идет по следу. Следы вначале были размашистые – человек бежал. Потом бежавший упал и, видимо, некоторое время лежал. На снегу было много крови. Дальше след уходил в заросли кустарника. Так можно заполучить пулю, подумал Поярков и передвинул на грудь автомат, снял его с предохранителя.

Немец лежал возле незамерзшей полыньи, уткнувшись головой в болотину. Одна рука его была закинута вперед, другая подтянута под живот.

Поярков подтянул его за ремень на твердое. Перевернул на спину. Тело еще не застыло. Значит, умер недавно. На ремне пустая кобура. Пистолет зажат в руке. Пальцы оказались холодными, застывшими. Поярков разжал их, высвободил рукоятку офицерского «люгера».

Поярков давно мечтал иметь подобный трофей. Видел такой пистолет у командира батальона. Но даже не мечтал, что добудет такой же. Теперь он держал в руках настоящий «люгер». Добытый в бою. Не выменянный у разведчиков на водку. Не купленный у солдат за табак.