Саша сжала виски ладонями, и по пальцам побежали мурашки. Ноги совсем заледенели, и каждая словно бы весила тонну. Хотелось, чтобы пришёл кто-нибудь, пусть даже Старосвецкий, потому что нет сил сидеть в полупустой гулкой квартире, откуда вывезена большая часть вещей. Страшно слушать шелест дождя, посвист ветра и жалобный скрип деревьев во дворе. Но Аллочке здесь не надо подолгу находиться. Пусть побудет у Насти Молчановой, которая после смерти матери и исчезновения отца переехала на улицу Молодцова в Медведково – к тётке Марины.

Почти каждую неделю Настя звонила Алле и просила её приехать; подруга с радостью соглашалась. Маленькая Ксюша так и жила в Подмосковье у родственников Никиты, а сам глава семейства, отдав вымогателям квартиру и схоронив жену, бесследно пропал. Настя понятия не имела, где находится Никита, и при любом упоминании о нём или о матери начинала рыдать в голос. Саша поняла, что девочке всё равно никто ничего не скажет, чтобы не подставлять её под удар, и прекратила расспросы.

Она всё время вспоминала фразу, оброненную Молчановым в тот самый ужасный день, четырнадцатого сентября, когда они в лифте поднимались на свой этаж. «Когда эти козлы на прощание жали Маришке руку, я ещё не подозревал, что случится дальше. Но сейчас почти уверен – меня они в покое не оставят…» Жив ли Никитушка, это бы хоть узнать! Как одиноко без Молчановых, как горько… А их квартира стоит пустая – туда ещё никто не въехал.

Но Аллочка ни в коем случае не должна увидеть, даже ненароком, эту кассету. Надо спрятать футляр подальше, а то дети ведь мастера находить запретное в самых укромных местах. Потом, когда-нибудь, если останется жива, Алла узнает, почему отец, обезумев от страха, оборвал собственную жизнь…

В дверь позвонили, и Саша замерла на табуретке, втянула голову в плечи. Уже стемнело, стало совсем холодно – всё-таки середина октября. А который час, интересно? Саша поняла, что разучилась соизмерять время. От ужаса и бессильного гнева в мозгу разладился какой-то очень каждый механизм, о существовании которого она и не подозревала.

Саша с трудом, как старуха, поднялась, и в пояснице что-то хрустнуло. Посмотрела на свои красные колготки, на кружевные рукава – Боже, как глупо, пошло! Опрокинула пустую чашку, не глядя, поставила её обратно на блюдце и потащилась к двери.

Надо было захватить из спальни оренбургский платок, когда сегодня выходила на лоджию. А теперь поздно – простудилась; знобит, и всё сильнее болит голова. Надо бы Аллочке в Медведково позвонить, попросить, чтобы домой на такси ехала. После того, что довелось увидеть на плёнке, страшно отпускать девчонку одну, тем более вечером и на метро.

Тьфу, дура, чего я парюсь? Сама же просила Виктора заехать, чтобы обсудить положение. Весь день сидела, как на иголках, ждала его, а теперь совершенно об этом забыла…

Ещё немного, и станешь такой, как мама. Та после инсульта всё время забывала, что говорит по телефону не только с другим городом, на и с другим государством, из-за чего накручивала на счётчик астрономические суммы. Привыкла, что всё оплачивает Артём – а о том, что его больше нет, не знает.

Саша на поминках умоляла всех друзей-приятелей мужа и их жён даже ненароком нигде не проболтаться, и они до сих пор слово своё держали. Мать только начала более-менее нормально говорить и ходить, уже и гуляет подолгу, а тут снова всё пойдёт по новой. А денег нет, и можно мамулечку потерять запросто – вдобавок ко всем другим несчастьям…

Ариадна Константиновна Шульга совершенно не помнила, что уже много раз говорила дочери всё то же самое. И раз в неделю непременно спрашивала, как там Артём, радовалась, что у неё скоро будет внук, и пространно рассуждала о преимуществах того или иного вида терапии, применяющейся при реабилитации после инсульта. Саша с ужасом ждала, что мать попросит на это деньги, которых теперь нет, и под любым предлогом завершала разговор, передавая семейству привет от покойного Артёма. Мать, чувствуя, что её звонки дочери тягостны, начинала жаловаться и плакать, подключала брата Павла, невестку Аурику, прочих родственников и друзей, которые просили Сашу поберечь маму и быть с ней ласковее.

Да знали бы они, чего Саше стоит беречь мать от самого страшного известия – о том, что Артёма больше нет, и они с Аллочкой ходят по краю пропасти! Мать всё равно ничем не поможет, только получит новый апоплексический удар. Да и от всего большого украинско-молдавского семейства толку нуль. Посмотреть да на них в Сашином положении, какими бы они были ласковыми и как берегли маму…

Саша уже признавалась самой себе в том, что боится ещё и перламутрового с золотом телефонного аппарата, который своим серебристым звонком в последнее время возвещает только о каких-нибудь новых напастях или о желании мамы в очередной раз перепеть древнюю арию. Ну, хоть бы кто-нибудь действенно помог – так, чтобы стало хоть чуточку легче…

– Кто там?

Саше не хотелось включать телевизор и камеру. Перед тем, как спросить, она надела поверх откровенно-прозрачного халатика и красного белья ватный монгольский халат.

– Виктор. Ты просила меня приехать, да я и сам собирался.

Хочет поторопить с продажей квартиры. Он тоже человек подневольный, и руководство требует с него возврата долгов, причём не только его банка, но ещё и пяти чужих.

– Проходи, Витя. – Саша открыла «сицилийские» замки, отступила, приглашая Старосвецкого в холл. – Извини, у меня такой вид…

– Ты прекрасна, дорогая!

Виктор Аверкиевич, как всегда, излучал уверенность и элегантность, хотя заметно похудел. Саше сразу же бросился в глаза шрам на его шее, у сонной артерии, оставшийся после Афганистана. Виктор и сам не раз вспоминал о своём невероятном везении – осколок не достал до сонной артерии всего сантиметр. Чернильного цвета костюм Старосвецкого походил на неизвестную униформу, особенно в сочетании со снежно-белой рубашкой и узким галстуком, похожим на змейку. Плаща на Викторе не было.

– Одна дома? Дочери нет?

– Она у подруги. Садись.

Саша указала на одно из кожаных кресел. Их было два, ещё такой же диван и журнальный столик. Стильную мебель с экологически чистым наполнителем Артём купил нынешней весной, чтобы придать холлу представительный, солидный вид.

– Благодарю. – Виктор присел на краешек дивана.

– Выпьешь чего-нибудь? Или ты за рулём?

– Я пассажиром сегодня, на «Ягуаре». Одного воротилу встречал. Нужно было марку держать, потому и вызвал в воскресенье шофёра. Так что могу себе позволить, но только немного. Что у тебя есть?

– «Барон д'Ариньяк». Кажется, ты это вино ценишь.

– А старенького виски не найдётся? Сыро очень – хочу согреться.

– Только ликёр из виски, на меду и тридцати пяти травах. Артём говорил, что его пьют разве что олимпийские боги. Именно такой вкус должен быть у нектара и амброзии. А сам и бутылку не успел открыть, – вздохнула Саша. – Ты будешь пить?

– Нектар? Всенепременно! Больше ничего не нужно.