– Передам, товарищ майор!

Утверждение из Москвы пришло менее чем через два часа. До ближайшего радиоэфира оставалось пятнадцать минут. Вполне достаточно, чтобы настроить рацию на нужный диапазон и передать радиосообщение.

Подняв трубку телефона, Волостнов поинтересовался:

– Комната для радиосообщения подготовлена?

– Так точно, товарищ майор, – раздался бодрый голос младшего лейтенанта Когана.

– Я сейчас спускаюсь, будь там.

Положив телефонную трубку на аппарат, Лев Федорович вытащил из стола шифровальный блокнот в красной обложке, вышел из кабинета и, пройдя длинный коридор, спустился по лестнице, что вела во внутренний двор, где размещался следственный изолятор НКВД.

Здесь было столь же строго, как и на режимном объекте. Во дворе несла службу усиленная охрана. Вход через тяжелую металлическую дверь, у которой вооруженный автоматом стоял караул.

Заметив вышедшего начальника Управления, бойцы охраны приосанились, демонстрируя служебное рвение. Волостнов, едва кивнув в знак поощрения, терпеливо подождал, когда боец отомкнет массивную дверь длинным толстым ключом, и вошел в широко распахнутый проем, дохнувший застоявшей сыростью.

Коридор, как того требовали инструкции, был поделен металлическими решетками на несколько отсеков. Михаил, как особо ценный сиделец, был помещен в дальний конец коридора в одиночную камеру. Выглядела она просторнее остальных, в ней было чуть больше света, одеяло чуть потолще, слегка помягче подушка. Но все эти «чуть-чуть» в сравнении с другими «хатами» представлялись едва ли не «люксовым» номером.

Боец роты охраны, отставая на шаг, сопровождал майора Волостнова, выглядевшего сосредоточенным и хмурым. Держался заметно в стороне, опасаясь, что начальственный гнев может обрушиться на его бесталанную голову.

Лев Федорович подошел к камере, в которой находился Аверьянов, и распорядился:

– Открывай!

– Есть! – живо отреагировал боец.

Тотчас отыскал в тяжелой связке нужный ключ и открыл дверь, протяжно скрипнувшую.

Увидев вошедшего майора, Михаил поднялся и застыл у стола, на котором стояла кружка с недопитым чаем, здесь же лежал кусок черного хлеба. Никаких излишеств. Тюрьма НКВД – не лагерь для военнопленных, но и не курорт, так что арестантский быт сиделец должен почувствовать в полной мере.

– Побудь за дверью, – сказал майор бойцу охранения, давая понять, что разговор пойдет не для посторонних ушей.

– Есть! – Четко развернувшись, тот вышел, предусмотрительно оставив дверь немного приоткрытой.

– Ответил твой Петергоф, – сказал Волостнов.

– Он мне доверяет, – широко улыбнулся Аверьянов. – Где-то я ему обязан… Не окажись он подле расстрельной ямы, меня бы сейчас не было.

– Может, и доверяет, но кое-какие сомнения у него все-таки имеются, раз спрашивает, что вы делали целую неделю и почему не выходили на связь? Наша задача убедить немецкую разведку в том, что все проходит в штатном режиме. Ты меня хорошо понимаешь?

– Как никогда, Лев Федорович.

– Вот и отлично! Нужно будет передать в «Абвер» вот эту радиограмму. – Майор протянул ему листок бумаги. – У тебя будут какие-то замечания по тексту?

Прочитав составленное сообщение, Михаил ответил:

– То, что нужно.

– Как Петергоф назвал операцию с заброской твоей группы?

– «Барин».

– «Барин»? – невольно удивился майор. – Почему так?

– Он считал, что наша группа будет ключевой на северном направлении, а я в этой группе буду чем-то вроде хозяина. От меня будет многое чего зависеть, в том числе даже наступление армий «Норд».

– Ах, вот оно что! Грамотно подмечено. Мы тоже ничего не будем менять, наша операция тоже будет называться «Барин»! Пойдем в радиочасть. – Майор вышел и бросил караульному: – Дверь запри. Провожать нас не нужно, сами доберемся!

Вышли из внутреннего двора, оставив за спиной решетчатые окна следственного изолятора, и бодрым шагом заторопились в радиотехнический отдел, с оборудованной комнатой для радиопередач.

Младший лейтенант Коган, находившейся здесь же, уже включил рацию, настраивая ее на нужный диапазон. Увидев вошедшего майора Волостнова с арестантом, тотчас поднялся:

– Все готово для радиопередачи, товарищ майор.

– Ну, и чего мы ждем? – повернулся Лев Федорович к Аверьянову, выглядевшему напряженным. – Давай присаживайся к рации, теперь это твое рабочее место.

Сев за стол, Михаил быстро зашифровал радиограмму. Поставил рацию на передачу и уверенно застучал ключом: «Петергоф, как слышишь меня? Я Филин!» Когда через эфирные шумы пробились четко различимые щелчки, в которых он узнал руку лейтенанта Голощекина, тотчас принялся передавать шифровку.

– Есть что-нибудь? – спросил Голощекин.

– Ничего нет, господин обер-лейтенант, – повернулась к нему Кристина. Хорошенькое личико, аккуратная головка, длинные волосы собраны на затылке в тугую светло-желтую «шишку».

– Что ж, будем ждать.

Голощекин установил рацию на прием, а когда услышал позывные Аверьянова, тотчас ответил. Еще через несколько минут, вооружившись карандашом, стал быстро записывать радиосигналы. Расшифровав радиограмму, обер-лейтенант быстро вновь застучал ключом: «Мазу. Что делаете в настоящее время? Петергоф».

Некоторое время были слышны только эфирные шумы, назойливые, неприятные, особенно в то время, когда с нетерпением ожидаешь ответа. Вскоре он услышал характерные знакомые щелчки – Филин вновь вышел на связь. Записав принятую радиограмму, Голощекин взялся за ее дешифровку. Расшифровав, некоторое время взволнованно мял листок бумаги в руках, затем поднялся и скорым шагом заторопился к Гемприх-Петергофу.

В кабинете майора он бывал не каждый день, возможно, именно поэтому неизменно отмечал перемены. Вдруг один из цветков исчезал, а на его месте появлялся горшок с маленьким ростком. Или видел, что цветы подросли на вершок – значит, в кабинете шефа им нравится. Так или иначе, Голощекин неизменно тренировал свою память, но в этот раз не отметить произошедших перемен было просто невозможно – подоконник, прежде заставленный разросшимися цветами, вдруг опустел. Через окно, прежде загороженное буйной растительностью, теперь можно было увидеть дом на противоположной стороне улицы и высокую заводскую трубу.

– Господин майор, вы убрали с окна все цветы? – удивленно спросил обер-лейтенант. – Мне кажется, что они очень украшали ваш кабинет.

– Вы очень наблюдательны, Филипп, – одобрительно кивнул Гемприх-Петергоф. – Это хорошо! Для разведчика такое качество первостепенно. Да, цветы я убрал сегодня утром, раздал коллегам. Знаете, в нашей работе не помешает чувство прекрасного, надеюсь, что это как-то скрасит будни коллег. Кстати, я оставил цветок и для вас. – Подняв с угла небольшой горшок с кактусом, он протянул его обер-лейтенанту. – Теперь он ваш. Владейте! Мне кажется, этот кактус очень подходит к вашему характеру. Цветы часто напоминают своих хозяев.