Я регулярно страдала мигренями и уходила из школы до конца занятий. Пошатываясь, я добиралась до дома, ложилась на кровать в темной комнате и клала на лоб мокрое полотенце. В голове словно орудовали отбойные молотки.

По средам мы с Манон на метро и на RER ездили в Школу стоматологии на улицу Гарансьер в шестом округе. Там ловкие и не очень интерны часами внимательно изучали наши рты, рот Манон – утром, мой – после полудня. Потом Беренис, одна из старших сестер Габриеля, забирала нас и отводила в кафе – пообедать, а затем к себе домой – на полдник. У сестры Габриеля я в кои-то веки чувствовала себя в полной безопасности.

Зато у нас дома с каждым днем реальность пугала меня все сильнее. После смерти Ниеля и Мило Люсиль быстро покатилась по наклонной, и мы с Манон были единственными свидетельницами ее гибели.

Люди, у которых я брала интервью, почему-то хуже всего запомнили маму в эпоху Банье. Многие затруднялись сказать, где она тогда работала, чем занималась, куда ходила, с кем общалась. Думаю, постепенно Люсиль отгородилась от друзей, от семьи, она просто ускользнула, чтобы скрыть свои метания или попробовать, подобно остальным, жить собственной жизнью. В подвале на дне одной из коробок я нашла дневник, который вела с двенадцати лет. Он мне очень пригодился – и для понимания эпохи Банье, и для осознания последующих лет десяти.

Почерк у меня неуверенный, но убористый. Я пишу о Люсиль, о пропасти между нами, о моем растущем страхе ее смерти. Я пишу о том, что мама еле держится, и мы с Манон, затаив дыхание, ждем какой-то мелочи, после которой она сорвется.

Одной из главных тем моего семейного исследования является самоубийство. Или даже – эпоха самоубийств. Вскоре после смерти Мило и Ниеля Батист, двоюродный брат Люсиль, отец ребенка Жюстин, тоже пустил себе пулю в лоб. Помимо собственного мнения, мне хотелось узнать реакцию друзей и родственников, тех, кто переживал и пережил смерти близких людей, тех, у кого наверняка были гипотезы относительно серии суицидов.

Понять историю Люсиль, увидеть маму по-настоящему – невозможно, если копаться только в сопутствующих факторах.

Легенда гласит, что все трое – Ниель, Мило и Батист – как-то раз ужинали в шикарном ресторане (в кои-то веки появились деньги) и в ходе беседы пообещали друг другу положить конец своим жизням самостоятельно. Легенда также гласит, что Люсиль знала о заключенном «пакте» и тайно разделяла стремление родных людей. Те, кого я опрашивала, с уверенностью или неуверенностью, но подтверждают существование уговора. Что касается ресторана, где роковые слова были произнесены, одни называют «Лассер», другие – «Ле Пре Кателан». Только Жюстин на все машет руками и не желает верить «в глупости».

Знакомые посоветовали мне посмотреть фильм «Умереть в тридцать лет» Ромена Гупиля. Речь там идет о молодых солдатах, о битвах и разочаровании. А смысл в том, чтобы увидеть, как время и обстоятельства губят людей. Думаю, в случае Ниеля, Мило и Батиста этот фильм можно считать точным попаданием. Эпоха в сочетании с личными глубоко скрытыми проблемами просто раздавила каждого из мушкетеров. Политическое и философское мировоззрение времени не совпало с внутренней точкой зрения Ниеля, Мило и Батиста, и, в конце концов, каждый уперся в стену.

Те, кто помнит Ниеля, говорят, что идея самоубийства постоянно проскальзывала в его словах. Ален, кузен Ниеля и один из лучших его друзей, поведал мне об отношении Ниеля к Люсиль и отдал ксерокопии дневника, который Ниель вел на протяжении двух недель, предшествовавших самоубийству. Я надеялась отыскать в записях хоть строчку о Люсиль – напрасно. Текст оказался обрывочным, бессвязным, захлебывающимся в эмоциях своего автора, рядом с которым никому не было места.

Всех братьев и сестер Люсиль я попросила рассказать мне о Мило, покинувшем нас так рано. В семье с девятью детьми он стал третьим мертвым братом.

Не знаю, легче ли многодетным родителям переносить смерть ребенка, но уверена: три утраты для одной семьи – это слишком.

Лизбет мне ответила со свойственным ей сарказмом:

– Знаешь, ко всему человек привыкает.

Лизбет описывает Мило как хрупкого человека, но при этом бунтаря; человека, который всю жизнь воевал с отцом и позволил ему себя разрушить; человека, который так по-настоящему и не нашел своего места в жизни; мальчика, который тяжелее всех воспринял смерть Жан-Марка; мужчину, который постоянно менял одну дрянную работу на другую, верил в революцию, много пил, страдал из-за любви, родился у Лианы через девять месяцев и две недели, отличался крайней неловкостью и первым среди братьев и сестер закончил школу. Когда Жорж торжественно поинтересовался дальнейшими планами Мило, сын хитро улыбнулся, загасил сигарету и произнес: «Буду отдыхать. Долго. У меня каникулы».А еще Мило однажды переписал для Люсиль слова песни Мулуджи, которую они потом вместе пели. Я до сих пор помню и слова, и мелодию.

Столько широких дорог,

Сколько их создал Бог,

Столько печалей и слез,

Сколько нам Бог принес,

Я умру, я умру просто так,

Я умру, я умру как дурак,

Больше нечего мне сказать,

Да и как?

Однажды субботним утром Мило вышел из дому, купил в какой-то лавке пистолет (права на ношение оружия у него, естественно, не было), сел на первую попавшуюся электричку, доехал до ближайшего леса , к востоку от Кламара – так мне сказали. Никто не помнил, как точно называлось место (в записях Люсиль значится Фор де Шель), место, выбранное Мило, наверное, потому, что оно не имело ни малейшего отношения к его семье и не хранило никаких воспоминаний. Спустя несколько часов человек, проходивший неподалеку, увидел распростертое на земле тело, но решил, что Мило просто пьян. На следующий день тот же человек снова увидел то же тело в той же позе. На этот раз незнакомец не оставил его без внимания. К счастью, все документы Мило взял с собой, и вскоре Лиане и Жоржу позвонили из полиции. Вне себя от горя, родители поделились страшной новостью с детьми. Виолетте сказали не сразу – она только-только отправилась в каникулярное путешествие.

Когда я интервьюировала Виолетту – у нее дома, у меня и снова у нее, записывая разговор на компьютер в формате MP3, каждый раз, когда мы касались смерти Мило и вспоминали о том, что Виолетту не предупредили из нежелания портить ей каникулы в Дроме, она на несколько минут выбегала из комнаты. Пока Виолетта отсутствовала, я на каждой записи, обращаясь к самой себе, произносила одну и ту же фразу: «Это какое-то безумие». Когда Виолетта возвращалась в комнату, я выражала свое удивление, я говорила: ну как же, ведь ты имела право разделить с семьей боль утраты. Однако Виолетта до сих пор не считает поведение родителей чем-то сверхъестественным. А ведь Лиана и Жорж рассказали Виолетте все лишь спустя неделю после смерти Мило. За это время Варфоломей успел опознать тело в Институте судебной медицины, и Мило похоронили в Л. рядом с Антоненом и Жан-Марком. Виолетта вернулась домой только к мессе, которую служили в Пьермонте. После нее Жорж и Лиана устроили небольшое застолье для друзей, соседей и родственников. В тот день страдание и боль Жоржа вылились в ненависть ко всем окружающим.